18

Мы встречаемся в кафе в центре города. Спасибо, спасибо, что постучалась ко мне полуночными часами. Она очень хорошо выглядит, просто роскошно. Я думаю, как выгляжу я рядом с ней. Углядевший в зеркале первые морщины, с тенями под глазами, пренебрегающий лишней парой часов ночного сна.

Алла улыбается мне улыбкой, которую женщины не дают мужчинам в долг. Такая улыбка – подарок. И я снова пленяюсь ей, пленяюсь со знанием дела.

Мы располагаемся в уютной кабине на двоих. Она бегло изучает меню, а я пялюсь в огромный телеэкран на стене напротив. Красивые женщины на тонких ногах ритмично шагают по подиуму. У них-то еще не растрачен до конца кредит юности, она пока что приносит солидные дивиденды, и такая жизнь, в общем-то, прекрасна.

Официантка молча ждет, пока мы сделаем заказ. Она смотрит на нас сверху вниз, сложив руки внизу живота, и ее пальцы нетерпеливо постукивают друг о друга. В детстве кажется, что взрослые – они совсем из другого теста. Не обманут и не возьмут лишнего, знают, что делают и как быть дальше. И вот я сам взрослый, а вокруг меня все те же очкарики и толстяки, задиры и кретины, болтуны и ябеды. Взрослые сделаны из детей, и тесто то же самое, только чуть подкисшее.

– Ромашковый чай? – спрашивает меня Алла.

– Да, – говорю я, – ромашковый чай в полночь, наверное, то что нужно. Есть ли там еще пирожное «Пьяная вишня»?

– Есть пирожное «Фатум».

– Давай закажем самые дорогие, – предлагаю я.

– «Фатум» и есть самое дорогое, – Алла листает меню и откладывает его прочь.

Официантка идет за нашим «Фатумом» и ромашковым чаем. И кто дает пирожным такие названия, ну скажите?

Девушки на экране теперь дефилируют почти голышом. Мы смотрим коллекцию летних купальников, птичьи косточки в голубых и оранжевых тряпках.

– Как твои дела? – спрашивает Алла.

– Плохо, – говорю я, – я почти стал отцом сегодня вечером. А потом выяснилось, что отцом стал кто-то другой.

Алла качает головой, как будто действительно поняла весь дурацкий смысл моей скромной жалобы. Я смотрю на ее руки. Сегодня на них нет обручального кольца. Вряд ли она просто потеряла его в ванной. Но остальные бриллианты на месте, сияют и искрятся, им нипочем – день или ночь.

Алла закуривает, и я привычно прошу у нее сигарету. Мы соприкасаемся руками, и ничего не происходит. С какой стати вообще должно все время что-то происходить, ну с какой стати?

– Нам нужно выпустить специальный выпуск газеты, – говорит она. О нашем кандидате и не только. Я хочу, чтобы главные материалы подготовил ты. У тебя неплохо получилось с песней. И тут будет нужен художественный подход к делу. Никаких привычных обещаний и экономических программ. Нам нужна нормальная публицистика. С авторской позицией. Разумеется, все будет под псевдонимом.

– Когда? – спрашиваю я.

– Завтра вечером. У тебя сутки. Это будет хорошо оплачено.

Разумеется, а зачем еще нужны деньги, абсолютный эквивалент времени нашей жизни? Она называет сумму, и я принимаю ее как должное. Я даже прошу накинуть сотню, другую. Но долго говорить о деньгах я не люблю. Истории о деньгах и соотношении между качеством и ценой всегда интересуют многих, это примечательная особенность людей определенного склада. Не моего склада, должен сказать.

– Если бы я написал роман, ты бы прочла его? – спрашиваю я невпопад. – Вот взял бы и написал о том, как мы сидим тут с тобой и смотрим канал моды, едим пирожные, говорим о делах?

Алла пожимает плечами. Наконец приносят и пирожные. Они почти черные от шоколада, здорово, наверное, поднимут мне уровень сахара в крови. Пятнадцать минут одержимой бодрости и ромашковый чай, чтобы потом успокоиться. Алла берет вилку и принимается рушить крошащийся бисквит. У нее аккуратные ногти, белесые, как сталь.

– Не думаю, – говорит она. – Писатели часто в своей жизни видят жизнь целого мира. Чего тут интересного?

– Никогда так об этом не думал, – честно признаюсь я.

Я драматически затягиваюсь остатками сигареты. Руки у меня немного дрожат, но, в общем-то, вполне вписываются в мой нынешний образ.

– Когда чем-то очень сильно увлекаешься, то как будто сводишь целый мир к небольшой управляемой модели, – я пытаюсь объяснить Алле и самому себе, как это происходит.

– Но счастья в этом нет, и проку в этом мало, – добавляю я. Как же, как же, еще не дай бог посчитает меня счастливым человеком. А кому я интересен как просто счастливый человек? В жизни обязательно есть какая-то драма, у каждого своя. Кажется, об этом я уже говорил, но это и неважно. Я могу просто забыть, о чем я говорил. С годами память становится хуже, это чистая правда. Хотя я подозреваю, что дело тут не только в памяти, а еще и в том, что мне все меньше и меньше хочется что-то запоминать.

Сигарета в конце концов гаснет. Я выдыхаю последний дым, стараясь не попасть ей в лицо, хотя для этого мне приходится выгнуть шею, как бронзовому дельфину в фонтане.

– Ты замужем? – спрашиваю я, намекая на исчезнувшее кольцо. Алла внимательно изучает мое лицо, я принимаю выгодный ракурс.

– Нет, – говорит она, – я не замужем, можно было бы уже догадаться. Такому проницательному, как ты.