18

В ее молчании какой-то подвох. Я совсем ее не узнаю. И мой мочевой пузырь сейчас лопнет. Или он, или мое бедное сердце.

– Так ты хочешь узнать, зачем я тебе позвонила? – спрашивает она. И я вдруг понимаю, что тут не так. Лена будто сдерживается, чтобы не расхохотаться от счастья. Ее распирает какая-то счастливая весть, и ей не терпится со мной поделиться.

Я, как и вы, не люблю сюрпризов. Я вообще не уникален, честно говоря, и мой удел похож на все остальные.

В голосе Лены звучит счастье, вот в чем все дело. А я по-прежнему бледный Пьеро, и помпоны на моем наряде совсем истрепались. Все меняется, вот уже постмодернисты пишут мемуары, а я все тот же прежний.

Я делаю два шага вперед и упираюсь животом в подоконник. Стекло мутится дождем, и все расплывается в этой кутерьме. Там внизу – сейчас никого. Дорога свободна на всем пути между Богом и подоконником.

– Стас, – говорит Лена торжественно, – Стас, я беременна. Вот что я хотела тебе сказать. Я – беременна.

Глава 26

Стоп. Приехали. Я даже забываю о том, как сильно хочу в туалет. Я не могу просто пойти и поссать, когда такое происходит. Линия по-прежнему электрически потрескивает. Наверное, это из-за грозы. И Лена все молчит. Впрочем, сказала она уже достаточно.

Испугался я или обрадовался, если рассудить без истерики? Но мне что-то трудно в последнее время рассуждать без истерики. У меня болит спина по утрам, и я все время как-то неудобно сплю. Это верные признаки одиночества.

– Беременна? – робким эхом отзываюсь я.

– Я покупала тест, – говорит Лена. – Две полоски, правда, слабенькие. Да я и без теста это чувствую. Грудь болит немного. Так должно быть.

О чем мне полагается сейчас думать, о чем говорить? По правде говоря, я думаю о том, когда мы с Леной последний раз занимались сексом. Месяц назад или больше. Сейчас лето, а последний раз это было в мае. Вряд ли это было для нас полезно, но уж как вышло.

– Это хорошо? – вопросительно выдавливаю я. Голос у меня опять предательски дрожит. Я сентиментальный человек, пора признать это. Вернее, я стал таким. Бабы часто заставляют мужиков признать женскую сторону мужской натуры. Может быть, именно это со мной и произошло?

– Это хорошо, – серьезно говорит Лена, – это хорошо, потому что это начало.

Вот тут-то я мог бы и поспорить. Мне что начало, что конец одинаково хороши. Конечно, юность – это успех начинаний, когда ты юн, кажется, что одного этого уже достаточно. Но юность – это еще и возмездие, понимаете? Вообще, вся жизнь – это вендетта, заговор, оскорбленная гордость. Вот и сейчас я чувствую, что я еще не раскрыл до конца всех штучек, что уготовлены мне.

Может, для Лены это и начало, но и для меня, во всяком случае, не конец.

– Лен, послушай меня, – говорю я, – я-то уже не способен измениться, но может, моя жизнь способна? Прямо сейчас, возьмет и изменится?

– Меня совсем не тошнит, – говорит Лена, точно не слыша меня. А может, я и не сказал ничего, а только подумал. – В общем, пока ничего особенного. Но я чувствую, что беременна.

Наверное, я бы тоже почувствовал, будь я женщиной. Будь я женщиной, я был бы лучше, чем теперь. Ведь женщины лучше мужчин. Они ласковее, они могут любить и сочувствовать, они нежнее и больше разбираются в жизни. В женщинах почти нет насилия, самоутверждения, жестокости. К тому же они благоразумнее. Я бы хорошо устроился, если бы мир состоял из одних женщин, не сомневайтесь.

И я решаю, пусть он родится. Или она, не так важно ведь. Пусть родится скорее. Говорят, дети быстро растут, и я охотно этому верю. Скорость, с которой они меняются, лишь демонстрирует нам, как быстро мы живем. Мы меняемся так же, как дети, только с годами почему-то все меньше придаем этому значения.

– Лен, – говорю я, – это тоже очень важно. То, что я хочу тебе сказать. Я уже не изменюсь, куда мне. Но жизнь моя, может, у нее получится? Ведь изменилась же твоя жизнь, значит, и я могу?

– Все совсем не так, как ты думаешь, – говорит она.

Что же не так? Молнии отсвечивают голубым и розовым. Альфа и омега двуполой любви. Новые обстоятельства все усложняют. Но и упрощают, конечно. Дайте мне новую мотивацию, дайте мне новый повод, дайте же мне последний аргумент, туз в рукаве или хотя бы камень за пазухой.

– Ты что, хочешь сделать аборт?! – вдруг осеняет меня.

Лена смеется в ответ, и я с облегчением понимаю, что дело не в этом, а в чем-то другом. Так что же не так? У португальцев есть такое слово – солудат. Оно означает тоску по великому прошлому Португалии. Вот и я тоскую по своему прошлому. Оно мне кажется грандиозным, хотя я подозреваю, что на самом деле это лишь свойство моей памяти. И теперь такая возможность построить грандиозное будущее. Или хотя бы настоящее.

Я отхожу от окна в темноту. Я почти голый, совсем беспомощный. Все эти люди, которые были во взорванных домах, они же были почти голые, когда это случилось. И такие же голые лежали потом в завалах, ожидая спасения или смерти.

– Значит, ты будешь рожать? – спрашиваю я у телефона, пригревшегося у меня в руке. Телефон опять замолкает, прежде чем снова заговорить голосом моей жены.