1984

– Никогда не слышал ни о чем таком, – не стал спорить бармен. – Мы здесь торгуем литрами и пол-литрами. Кружки все перед тобой.

– А мне надо пинту, – настаивал на своем старик. – Ты мог бы нацедить мне пинту, ничем не утруждая себя. Когда я был молодым, никаких этих дурацких литров в помине не было.

– Когда ты молодым был, люди, поди, еще на деревьях жили, – проговорил бармен, бросив короткий взгляд на присутствующих.

Комната взорвалась смехом, и неловкость, вызванная появлением Уинстона, как будто бы испарилась. Поросшие седой щетиной щеки старика залились румянцем. Чертыхнувшись про себя, он отвернулся и наткнулся на Уинстона, который аккуратно остановил его, поймав за рукав.

– Не позволите ли угостить вас пивком? – предложил он.

– Видно, что из благородных, – отозвался старик, снова расправляя плечи. Похоже, он даже не обратил внимания на синий комбинезон Уинстона.

– Пинту! – задиристым тоном бросил он, обращаясь к бармену. – Пинту эля.

Бармен наполнил темно-коричневым пивом две полулитровые кружки толстого стекла, которые тут же ополоснул в ведре под прилавком. B барах пролов предлагали только пиво. Считалось, что пролам пить джин не положено, но в действительности они могли купить его без особых трудов. Игра в дартс возобновилась со всем прежним оживлением; группа, собравшаяся возле бара, занялась обсуждением лотерейных билетов. О присутствии Уинстона как будто бы позабыли. Под окном оказался узкий столик, за которым они могли поговорить со стариком, не опасаясь чужих ушей. Это было жутко опасно, однако в пивной нигде не было телескана, в чем он постарался убедиться, едва войдя в помещение.

– А ведь мог бы налить мне и пинту, – бурчал старик, усаживаясь с кружкой. – Поллитровки мне мало, а литра много. Мочевой пузырь не выдерживает. И кошелек тоже.

– Ну, со времен вашей молодости произошли огромные перемены, – осторожно начал Уинстон.

Взгляд бледно-голубых глаз старика переместился от мишени для дартса к бару, а от бара к двери сортира, словно бы он рассчитывал обнаружить перемены именно в этой пивной.

– Пиво было лучше, – проговорил он наконец. – Лучше и дешевле! Когда я был молодым человеком, легкое пиво – мы его элем звали – стоило четыре пенса за пинту. Это было перед войной, конечно.

– Перед которой? – вопросил Уинстон.

– Перед всеми, – без особой определенности высказался старикан. Он взял кружку в руку, и плечи его опять распрямились. – Так что вот, желаю тебе самого крепкого здоровья!

Тощая глотка с острым адамовым яблоком удивительно быстро дернулась вверх-вниз, и пиво исчезло. Уинстон сходил к стойке и вернулся с еще двумя полулитровыми кружками. Похоже было, что старикан забыл о своей предубежденности против целого литра.

– Вы много старше меня, – проговорил Уинстон, – уже были взрослым тогда, когда я родился. Наверное, помните, как было в прежние дни, до Революции. Мои ровесники мало что знают об этих временах. Мы можем прочитать о них только в книгах, но что в них верно, а что нет – откуда нам знать. Мне хотелось бы услышать ваше мнение об этом. В учебниках истории пишут, что жизнь после Революции полностью переменилась. Что раньше повсюду было самое жестокое угнетение, несправедливость, нищета, какой мы себе даже представить не можем. Здесь, в Лондоне, основная масса людей недоедала с первых лет жизни до самой смерти. Половине людей не хватало средств даже на башмаки. Они работали по двенадцать часов в день, в девять лет покидали школу и спали по десять человек в одной комнате. И в то же самое время существовали особые люди, капиталисты – их было всего несколько тысяч, – очень богатые и могущественные. Им принадлежало все, чем только можно было владеть. Они жили в великолепных дворцах, каждому из них служили по три десятка слуг, они разъезжали по городу в автомобилях и запряженных четверкой коней каретах, пили шампанское, носили цилиндры…

Старик внезапно оживился.

– Цилиндры! – проговорил он. – Забавно это, што ты о них вспомнил. Я вот тоже про них только вчера думал, не знаю почему. Просто подумал, что уже невесть сколько лет не видел ни одного цилиндра. Из моды, вишь, вышли, говорят. Последний раз я носил цилиндр на похоронах свояченицы. A было это… год, конечно, не назову, а было это лет пятьдесят назад. Конечно, цилиндр был не мой, а взятый напрокат, понимаешь.

– Ну, сам по себе цилиндр ничего не значил, – терпеливо продолжил Уинстон. – Главное в том, что эти капиталисты – ну, еще немногие адвокаты, священники и прочие, кто служил им, – были хозяевами земли. Все существовало только ради их блага. Вы – простой народ, рабочий люд – были их рабами. Они могли сделать с вами все, что им заблагорассудится. Могли отправить, как скотину, в Канаду. Могли спать с вашими дочерьми, когда хотели. Они могли приказать, чтобы вас выпороли какой-то штуковиной под названием девятихвостая кошка. Вы должны были снимать шапку, проходя мимо них. Каждый капиталист расхаживал по городу в окружении лакеев, которые…

Старикан снова оживился.