1984

– Точно. Как раз перед Судным Двором. Его бомбили… не помню уж, сколько лет это было назад. Когда это была церковь в честь святого Климента Датского.

Застенчиво улыбнувшись, словно понимая, что вот-вот произнесет нелепицу, он проговорил:

– «Лимон-лим-апельсин», – это звонит Сент-Клим!

– Что это? – удивился Уинстон.

– Это… «Лимон-лим-апельсин», – это звонит Сент-Клим! – такой дурацкий стишок нам рассказывали в детстве. Что там было дальше, я забыл, помню только конец: «Вот свеча – зовет тебя спать. Вот топор – тебе голову снять». Это было что-то вроде танца. Дети протягивали над тобой руки, а когда начиналась строка про топор, вдруг опускали их, так что ты оказывался как бы пойманным. Песенка про названия церквей. В ней упоминались все лондонские церкви, то есть самые главные.

Уинстон попытался представить себе, в каком веке была построена эта церковь. Возраст лондонского здания всегда было трудно определить. Все большое и впечатляющее, достаточно новое по виду, автоматически считалось построенным после Революции, в то время как любое более старое сооружение приписывалось некоему неопределенному периоду, именуемому Средневековьем. Считалось, что столетия капитализма не могли привести к созданию чего-нибудь ценного. Изучать историю по архитектурным памятникам можно было с тем же успехом, что и по книгам. Статуи, надписи, мемориальные плиты, названия улиц – все, что могло пролить свет на прошлое, подвергалось систематическим изменениям.

– А я и не знал, что это была церковь, – проговорил он.

– На самом деле их еще достаточно много, – заметил старик, – хотя их отдали под иные цели. Ну как же там, как же там было дальше? Ага! Вспомнил!

«Лимон-лим-апельсин», – это звонит Сент-Клим.

«С тебя три фартинга!» – звон Святого Мартина…

Ну, дальше, пожалуй, не вспомню. А фартинг – это такая мелкая медная монетка, чем-то похожая на цент.

– А где находился храм Святого Мартина? – спросил Уинстон.

– Святого Мартина? Он и по сей день цел. Стоит на площади Победы рядом с картинной галереей. Такое здание с треугольным портиком и колоннами на фасаде и с длинной лестницей к ним.

Уинстон хорошо знал это здание. В нем располагался музей, используемый для разного рода пропагандистских выставок… с масштабными моделями ракетных бомб и Плавучих Крепостей, с восковыми панорамами, иллюстрирующими злодеяния врага, и так далее.

– Святой Мартин-в-Полях, так его называли, – добавил старик, – хотя совершенно не помню, чтобы в том районе существовали какие-то поля.

Уинстон не стал покупать гравюру. Она оказалась бы еще более неуместной покупкой, чем стеклянное пресс-папье, вдобавок ее просто невозможно было пронести домой, разве что вынув из рамы. Однако он задержался в лавочке еще на несколько минут, беседуя со стариком, которого звали, как он узнал, не Уикс, как следовало из надписи на вывеске, а Черрингтон. Как оказалось, шестидесятитрехлетний вдовец мистер Черрингтон обитал в этом доме уже тридцать лет. И все это время он намеревался изменить имя в вывеске над витриной, но руки никак не доходили. Пока они разговаривали, в голове Уинстона крутился куплет из канувшего в забвение стишка: «“Лимон-лим-апельсин”, – это звонит Сент-Клим. “С тебя три фартинга!” – звон Святого Мартина!» Забавно, но, произнося эти слова, ты как бы слышал колокола утраченного Лондона, так или иначе существовавшего в том или ином виде, надежно спрятанного и забытого. Перекличка колоколов разносилась над призрачными церквями… И тем не менее, насколько он помнил, в реальной своей жизни он ни разу не слышал настоящего звона колоколов.

Распрощавшись с мистером Черрингтоном, он в одиночестве спустился вниз по лестнице, хотя предварительно и позволил старику выглянуть из двери и проверить обстановку на улице. Уинстон уже решил, что, выдержав достаточную паузу – скажем, месяц, – снова рискнет и посетит лавчонку.

Возможно, такой поступок не более опасен, чем уклонение от обязанности проводить вечер в Центре. Серьезным проявлением легкомыслия было уже то, что, купив дневник, он вернулся сюда, не зная, можно ли доверять владельцу антикварной лавки. Однако…

Да, подумал Уинстон, он вернется сюда, вернется и купит какой-нибудь другой прекрасный обломок прошлого, купит гравюру храма святого Климента Датского, вынет ее из рамы и принесет домой под курткой своего комбинезона. Он постарается извлечь продолжение этого стишка из памяти мистера Черрингтона. Даже безумная мысль – снять комнату на втором этаже – на миг вспыхнула в памяти. Быть может, на пять минут вспышка экзальтации заставила потерять осторожность в такой мере, что он даже не выглянул в окно, прежде чем ступить на мостовую. Уинстон даже начал напевать на импровизированный мотив: «“Лимон-лим-апельсин”, – это звонит Сент-Клим. “С тебя три фартинга!” – звон…»