1984

Теперь перед Уинстоном стояла проблема практического плана: следовало понять, каким образом следует связаться с девушкой и назначить ей свидание. Он более не допускал мысли о том, что она может оказаться частью подстраиваемой ему ловушки. Не сомневался, что это не так, – из-за того очевидного волнения, которое она испытывала, передавая записку. Очевидно, девушка была вне себя от страха. Мысль о том, что ее авансами можно пренебречь, даже не приходила в голову. Всего только пять ночей назад он намеревался размозжить ее череп камнем из мостовой, но теперь это не имело никакого значения. Он представлял себе ее юное нагое тело, каким видел его во сне. Он представлял ее себе дурой, такой же, как все они: полной лжи и ненависти и с чреслами, набитыми льдом. Потом его даже залихорадило от мысли, что он может ее потерять, что это белое молодое тело может ускользнуть от него! И более всего прочего он боялся, что она может передумать, если он не сумеет связаться с ней достаточно быстро. Однако чисто технически организовать подобную встречу очень сложно. Как сделать ход на шахматной доске, когда тебе уже поставили мат. Куда ни повернись, перед тобой всюду окажется телескан.

На самом деле все возможные способы вступить с ней в контакт промелькнули в голове Уинстона за пять минут после прочтения записки; но теперь, когда появилось время подумать, он перебирал их один за другим, словно выкладывая на столе, как рядок инструментов.

Очевидно, что пересечься с ней так, как это произошло сегодня утром, невозможно. Если бы она работала в Архивном департаменте, свидание можно было бы устроить сравнительно просто, но Уинстон лишь смутно мог представить себе, где именно в здании министерства находился Литературный департамент, и никаких веских причин для его посещения у него не было. Если бы он знал, где она живет, во сколько заканчивает работу, то смог бы встречать ее где-нибудь по пути домой; но пытаться провожать ее домой было небезопасно, так как подразумевало праздное шатание около министерства, что не могло остаться незамеченным. О том, чтобы послать письмо по почте, не стоило даже думать. Согласно общеизвестному порядку, все письма вскрывались при пересылке. На самом деле их писали очень немногие. Для сообщений существовали отпечатанные почтовые карточки с длинным перечнем допустимых фраз, ненужные из него вычеркивались. В любом случае он не знал ни имени девушки, ни ее адреса. Наконец Уинстон решил, что самое безопасное место для новой встречи – это столовая министерства. Если он сумеет сесть рядом с ней где-нибудь, подальше от телесканов, посреди непрекращающегося жужжания голосов со всех сторон… что ж, если им удастся провести так хотя бы тридцать секунд, тогда, возможно, они сумеют обменяться несколькими словами.

На следующей неделе жизнь превратилась в сущий кошмар. В первый день девушка появилась в столовой, уже когда он уходил по звонку. Возможно, ее перевели в более позднюю смену. На другой день пришла вовремя, но в компании трех девиц, усевшихся прямо под телесканом. Потом три жутких дня кряду не появлялась в столовой вообще. Разум и тело Уинстона, казалось, поразила непереносимая чувствительность, превращавшая в муку каждое движение, каждый контакт, каждое произнесенное или услышанное слово. Даже во сне он не мог полностью избавиться от нее. В эти дни Уинстон не прикасался к дневнику и находил облегчение только в работе, когда ему подчас удавалось забыться минут на десять. Он не имел никакого представления о том, что могло с ней случиться. Спрашивать было не у кого. Ее могли испарить, она могла наложить на себя руки, ее могли откомандировать на противоположный край Океании… но худшие перспективы сулила самая простая и наиболее вероятная причина: возможно, она просто передумала и решила избегать его.

На четвертый день девушка все-таки появилась. Руку ее освободили от лубка; запястье охватывала полоска лейкопластыря. Увидев ее, он испытал такое облегчение, что позволил себе несколько секунд глядеть на нее. Назавтра ему почти удалось заговорить с ней.

Когда Уинстон вошел в столовую, она уже сидела за столиком – далеко от стены и в полном одиночестве. Обеденный перерыв только начинался, и народа в столовой было немного. Очередь продвигалась вперед. Наконец Уинстон оказался почти у прилавка, но тут его задержали на пару минут, потому что кто-то впереди жаловался на то, что ему недодали таблетку сахарина. Но девушка все еще сидела в одиночестве, когда, взяв в руки поднос, Уинстон направился в ее сторону, делая вид, что идет вовсе не к ней, – глаза его как бы искали место где-то за ее спиной. До ее столика оставалось метра три, еще пара секунд – и цель достигнута. Но тут голос за спиной внезапно окликнул:

– Смит!

Уинстон постарался не расслышать зов.

– Смит! – повторил голос уже громче. Сопротивление бесполезно, пришлось повернуться.