1984

– Чепуха! С кем ты предпочтешь спать: со мной или со скелетом? Неужели тебе не приятно быть живым? Разве тебе не приятно ощущать меня, мою руку, мою ногу? Я реальна, я материальна, я жива! Или тебе не нравится ЭТО?

Повернувшись, она прижалась к нему… Ткань комбинезона ничуть не мешала ему ощутить зрелые, упругие груди. Тело ее словно вливало в него молодость и силу.

– Да, нравится, – согласился он.

– Тогда перестань говорить о смерти. A теперь слушай меня, дорогой: нам надо договориться о следующем свидании. Мы можем снова побывать в лесу. Поляна давно не видела нас, но на этот раз тебе придется добраться туда другим способом. Я уже все продумала. Ты едешь на поезде… подожди, лучше нарисую.

Как всегда, Юлия действовала практично: она смела пыль с пола в квадратик и принялась веткой из голубиного гнезда рисовать карту.

Глава 4

Уинстон окинул взглядом неопрятную комнатушку, расположенную над лавкой мистера Черрингтона. Возле окна находилась огромная постель, покрытая потрепанными одеялами, с подушкой без наволочки. На каминной доске тикали часы со старомодным, размеченным на двенадцать часов циферблатом. В углу, на раздвижном столе, поблескивало розовым огоньком в полутьме пресс-папье, купленное им в день первого посещения этой комнатушки.

За каминной решеткой располагались старая керосинка, кастрюлька и две чашки, предоставленные мистером Черрингтоном. Уинстон зажег фитиль и поставил на огонь кастрюльку с водой. Он принес с собой конверт, полный кофе «Победа», и таблетки сахарина. Стрелки часов показывали семь двадцать, на самом деле было девятнадцать двадцать. Она должна была прийти через десять минут.

Безумие, безумие, – твердило его сердце: сознательное, ничем не оправданное самоубийственное безумие. Изо всех преступлений, которые мог совершить член Партии, скрыть именно это было практически невозможно. На самом деле эта идея пришла Уинстону как видение: ему представилось отражение стеклянного пресс-папье в полированной поверхности раздвижного стола. Как было нетрудно предположить, мистер Черрингтон не стал возражать против предложения сдать Уинстону эту комнатку. Старик, безусловно, был рад перспективе получить еще несколько долларов. Не стал он возмущаться или демонстрировать свое недовольство, когда выяснилось, что комната нужна его квартиранту ради любовной интриги. Старикан просто посмотрел в пространство и произнес несколько банальностей в такой деликатной манере, что можно было подумать, что он сделался почти невидимым. Уединение, объявил он, очень ценная вещь. Каждому человеку нужно местечко, где он мог бы хоть иногда побыть в одиночестве. И когда у них будет такое место, всякий знающий о нем человек из чистой любезности обязан помалкивать об этом. После чего, уже едва ли не обретая полную бестелесность, добавил, что у дома есть второй выход – через задний двор, в переулок.

Под окном кто-то распевал, и Уинстон выглянул наружу, прячась за муслиновой занавеской. Июньское солнце высоко стояло в небе, и в залитом светом дворе чудовищная баба толщиной в колонну построенного норманнами храма, в мешковатом фартуке, завязанном где-то на середине тела, неуклюже сновала между корытом и бельевой веревкой и развешивала на ней красными могучими ручищами белые прямоугольные тряпки, в которых Уинстон опознал детские пеленки. В те мгновения, когда рот ее был свободен от прищепок, она выводила звучным контральто:

Ето было как мечтание.
Ето прошло как апрельский день,
Но не забылось желание!
И на сердце мое пала тень!

Мотивчик терзал Лондон уже несколько недель. Это была одна из несчетных бессмысленных песенок, штамповавшихся ради развлечения пролов подразделением Музыкального отдела. Слова сих песен сочинялись вовсе без человеческого вмешательства на калейдоскопическом устройстве, однако женщина пела так мелодично, что жуткая зубодробительная чушь превращалась в приятные звуки. Уинстон слышал и голос женщины, и шорох ее туфель о камни мостовой, и крики детей, где-то вдали – шум оживленной улицы… и тем не менее в самой комнате стояла непривычная тишина: благодаря отсутствию телескана.

«Глупая, глупая, глупая выходка», – твердил он себе самому. Невозможно было и думать, что они смогут незаметно провести здесь больше нескольких недель. Однако потребность в укромном уголке, своем собственном, находящемся под крышей и недалеко от дома, была слишком соблазнительной для обоих. Довольно продолжительное время после их визита на церковную колокольню организовать свидание не было никакой возможности. Рабочий день резко увеличили ради скорой Недели Ненависти. До нее было еще больше месяца, однако внушительные и сложные приготовления требовали ото всех и каждого дополнительной работы.