1990-e годы

Адвокат предупредил, что при оглашении приговора сначала будет озвучено само наказание в качестве лишения свободы, а оговорку о том, что его следует считать условным, зачитают только в конце.

— Таковы правила, — пояснил адвокат, — так что ни к чему сразу падать в обморок. Просто потерпите, пока весь судебный акт не огласят полностью.

Но вот вернулся судья, и все встали.

Судья зачитывает приговор в отношении Валентина Скрипочкина и говорит, что суд решил назначить ему наказание в виде двух лет лишения свободы и что ещё необходимо будет возместить причинённый магазину материальный ущерб. Судья бормочет себе под нос всякие казённые формулировки и скороговоркой заканчивает чтение своей страшной бумажки.

Но что это? Валентин не услышал главную фразу о том, что лишение свободы следует считать условным? Здесь какая-то ошибка? В чём дело?

Адвокат в недоумении разводит руками и тут же предостерегающе подносит палец к губам — никаких вопросов судье!

Валентин в ужасе уставился на ментов, они надевают на него наручники. Мама плачет и в немой мольбе протягивает руки к судье, но тот уже скрылся за дверью своего кабинета.

— Давай, пошёл, — настойчиво требует конвоир.

На ватных ногах Валя поднимается со скамьи подсудимых и в полной растерянности следует за ментами.

— Мама, что это, мама? — испуганно спрашивает он на мать.

— Не беспокойтесь, я завтра же подам кассацию. Это простая формальность, я с этим разберусь, — тараторит ему вслед адвокат.

Валентина увели, а у его матери случилась истерика. Игнорируя увещевания адвоката, она ворвалась в кабинет судьи и, встав перед ним на колени, принялась умолять его изменить своё решение.

— Я прошу вас, пожалуйста, он там не выживет! Вы же видели, какой он! Вы ведь знаете, что с ним там сделают!

На краткое мгновенье судья опешил, но тут же взял себя в руки и в негодовании вскочил со своего кресла.

— Что вы делаете?! С ума сошли?! Уведите отсюда эту женщину, — командует он показавшимся на пороге приставам.

Приставы берут под руки несчастную мать и поднимают её с колен.

— Женщина, перестаньте, придите в себя, — пытается увещевать её один из них, но она продолжает плакать, хотя и покоряется их воле.

— Простите меня, пожалуйста, Артур Моисеевич, — извиняется она перед судьёй. — Мне очень страшно, я боюсь за жизнь моего сына!

Приставы уводят женщину. Судья фыркает, но немного смягчается. Он провожает глазами удаляющуюся троицу, и выходит из кабинета вслед за ними.

— Не выдумывайте глупостей, — говорит он в спину матери осуждённого. — Ваш сын будет отбывать наказание в течение двух лет и потом вернётся домой в целости и сохранности. И знаете, что я вам скажу? Порой для молодых преступников это единственная возможность вернуться к нормальной жизни. А сойди ему это дело с рук, он бы продолжил заниматься тем, чем начал и в дальнейшем всё стало бы только хуже! Но теперь, коли мы пресекли его деятельность на корню — есть ощутимый шанс, что он образумится и больше никогда не позволит себе ничего такого!

Судья Лошадев заканчивает свой монолог, обращаясь к пустой лестнице, по которой только что увели несчастную мать.

После этого он ещё немного постоял в коридоре, застыв на месте и глядя в пространство, словно бы глубоко задумавшись о смысле только что сказанных им слов. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что в какой-то миг, думки эти навели судью на какие-то неприятные выводы, от которых он, впрочем, тут же решительно отмахнулся, по лошадиному тряхнув головой.

Избавившись от посторонних мыслей, Артур Моисеевич сурово нахмурился, заложил руки за спину и, тяжело ступая по грязному полу пустующего коридора, вернулся в свой кабинет.

***

В хате было душно и неприятно пахло. Сейчас здесь находилось шестнадцать человек, хотя камера была рассчитана на двенадцать. Казалось, что спёртый воздух этого мрачного помещения уже полностью пропитался зловонными миазмами, от чего все присутствующие здесь субъекты совсем перестали ощущать укоренившуюся в тесном пространстве вонь. Они к ней привыкли.

Рассевшиеся на нарах мужики с жадным интересом наблюдали за игрой в карты, под шконками ютились обиженные, а в глубине хаты под тусклым освещением зарешёченного окошка вели неторопливую беседу бродяги и их приближённые.

— Такие дела, братва, — говорил один из них, — только всё это херня по сравнению с тем, что с Гошиком недавно произошло.

— А ну приколи чё за тема, — просипел голый по пояс урка.

На его жилистом теле почти не осталось места, которое не было бы разрисовано синими наколками. Кресты, купола, погоны, звёзды и другие воровские регалии. Он, конечно, не подавал виду, но был явно горд своими многочисленными «достижениями».