1990-e годы

В то непростое для него время, Вова не искал утешения на дне стакана и не думал ни о каких других способах забыться, как это делали, например, его сослуживцы, когда подсаживались на наркоту. Вова считал все эти комбинации уделом слабаков, поэтому попробовав лишь единожды в армии «траву», — он раз и навсегда зарёкся, что никогда не станет уподобляться всем этим тупорылым созданиям, предназначение которых заключалось в том, чтобы быть дойным скотом для наркодиллеров и продавцов бухла.

Нет, наркоманом, или алкашом Вован Фаршев никогда не будет. Он пришёл в этот мир не для того, чтобы быть раболепной овцой и всю жизнь пахать на дядю ради очередной пятничной дозы утешения. Никак нет.

Вован Фаршев здесь за тем, чтобы стать хозяином таких овец самому.

И, разумеется, в таксистах Вова задерживаться не планировал. Он расценивал это всего лишь как временное неудобство.

Вообще говоря, он и устраивался то на эту работу больше из-за родителей, рассчитывая, таким образом, хотя бы немного их успокоить, доказав на деле, что способен к жизни честного труженика. Слишком уж близко к сердцу они восприняли всю ту говёную историю с псевдо изнасилованием доярки, и потому Вовчик считал себя обязанным хоть как-то их утешить.

А ещё он мечтал обеспечить своих стариков деньгами. Чтобы для начала в их старом советском холодильнике всегда была бы нормальная еда, а затем ремонт дома сделать, купить матери стиральную машинку и отцу гараж.

Но прежде чем приступить к реализации своих благих намерений, Вован должен был отработать все астрономические долги за взятки, которые родители были вынуждены раздавать направо и налево всевозможному военно-следственному шакалью, а особенно много — семье той обнаглевшей деревенской блядины.

Вова знал, что работая таксистом, он никогда не накопит даже и половины необходимой ему суммы. Он это понял ещё до того, как впервые уселся за баранку. Так что, хочешь — не хочешь, а рисковать придётся. По-другому богатым человеком в этой жизни не стать.

Свободный от всяческих нравственных предубеждений, Вова всегда мог с лёгкостью совершать преступления, но чувство вины перед родителями заставляло его быть максимально осторожным. Вован научился ловко обворовывать пьяных клиентов. Он делал это осторожно и по специальным правилам: во-первых, никогда не отбирал всё и, вытаскивая из-за пазухи забулдыги лопатник, брал оттуда не всю имевшуюся наличность, а только часть, после чего аккуратно возвращал кошелёк на место; во-вторых, он всегда действовал так, что даже если какая-нибудь бдительная сволочь и заметила бы недостачу, то вежливый таксист Володя был бы последним, кого бы эта бдительная сволочь могла бы заподозрить в воровстве.

Фаршев постоянно делал вид, что заботится о своих пассажирах и, обобрав пьяницу в паре кварталов от его дома, прибыв на место, провожал терпилу под руку прям до квартиры, где передавал с рук на руки домочадцам.

Разве стал бы так делать вор?

Доверчивые ничтожества!

Вовчик и в былые-то времена не особо любил людей, а уж после смерти единственных близких для него человеческих существ и вовсе очерствел до последней степени. Щипать карманы пьяниц по-тихому становилось для Вовы мелко. Теперь он нацеливался стричь это тупое стадо по-крупному, без церемоний. И потому, как только последние отголоски душевной боли окончательно стихли, он немедленно приступил к воплощению своих потаённых амбиций в жизнь.

***

Ещё до службы в армии Вова знался с одним ментом, с которым они долгое время вместе занимались боксом и неплохо общались. Но после призыва в вооружённые силы, связь между товарищами была утеряна, а по возвращении Фаршев хотя и заходил пару раз в неделю в спортзал — бывшего своего кореша там уже не встречал.

Когда Вован поинтересовался у тренера о судьбе Мишани (так звали мента), тренер загадочно пояснил, что «Михаил далеко пошёл, много обязанностей у него всяких по ведомственным делам, поэтому сейчас он боксировать уже совсем не приходит».

Тренер как будто давал ему понять, что юношеские шалости окончены и что вот, мол, кое-кто стал теперь большая шишка, а кому-то следует ещё расти и расти, так что нечего тут грудь выпячивать, ибо гусь свинье не товарищ. Но Вован на все эти липкие намёки лишь презрительно фыркнул и полез на ринг бить морду какому-то перекаченному остолопу.

«Знаем мы эти ваши ведомственные дела, как же! Зазнался, поди, мусор поганый, да и отожрался как хряк, вот и вся история, а ты тут сидишь и заискиваешь перед властью, старая коммунистическая крыса», злобно думал Вован, выписывая перекаченному остолопу неожиданный оперкот.

«Это как боксировать с большими шкафами, которые громко падают. Кажется, что все они такие сильные и выносливые, а вот гляди ж ты, получают одну маленькую пиздюлину и тут же валятся, будто мешки с опилками», продолжал думать он, глядя на распростёртое у его ног тело.

Вова Фаршев всегда предпочитал больше думать, чем говорить.

Миша нужен был ему для реализации кое-какого замысла, и то, что он уже успел немного подняться в органах, было для этого замысла плюсом.