1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Потом - тишина. Я спросил, где она. Она назвала адрес отеля возле вокзала. Я положил трубку, нашел шляпу и перчатки, спустился по лестнице, в голове роились разные мысли, кроме мысли о том, что я спускаюсь по этой лестнице в последний раз. Тогда у меня еще была машина, она всегда была припаркована перед домом. Я подъехал к стоящему в тени третьеразрядному отелю. Юдит ждала в холле среди багажа. На ней была клетчатая юбка, светло-голубой шерстяной джемпер, дорогие перчатки и шляпа для путешествий. Она с таким комфортом расположилась в холле этого третьеразрядного отеля, что вся эта ситуация - ее отъезд и возвращение - казалась частью какого-то давно обсуждаемого взаимного соглашения. Юдит протянула мне руку, теперь она была истинной леди.

  - Мне остаться здесь? - спросила она, оглянувшись по сторонам, имея в виду отель, неуверенная, словно разрешая мне принимать все решения.

  Я сунул портье деньги и попросил его отнести багаж Юдит в мою машину. Она молча последовала за мной, села рядом на пассажирское сидение. Багаж у нее был прекрасный - кожаные чемоданы английского производства с наклейками незнакомых иностранных отелей. Помню, в первые несколько мгновений эти красивые чемоданы вызвали у меня какое-то чудовищное чувство удовлетворения. Я радовался, что мне не будет стыдно за багаж Юдит. Поехал в гранд-отель на острове и снял для нее номер. Сам я снял номер на набережной Дуная и позвонил оттуда домой, попросил, чтобы прислали мою одежду и чемоданы. Больше я никогда не переступал порог своего дома. Полгода мы жили так: моя жена - дома, Юдит - в отеле на острове, я - в отеле на набережной. Потом пришло свидетельство о разводе, и на следующий день мы с Юдит поженились.

  Все эти полгода у меня не было никаких контактов с миром. Я разорвал все контакты, которые еще недавно столь тщательно налаживал. Это - словно порвать с семьей. Я продолжал управлять делами фабрики, но что касается остального - социального круга и той хаотичной формы мирского существования, которую мы называем обществом, о них не было ни слуху, ни духу. Некоторое время я продолжал получать приглашения, пропитанные духом фальшивого великодушия, скрытого злорадства и любопытства. Всем хотелось увидеть бунтаря, который пустился во все тяжкие. Им хотелось таскать меня по салонам, где разговор всегда был о чем-то другом, но на тебя всё время смотрели осторожно-иронически, словно ты - безумец, который в любой момент может выкинуть шокирующее коленце. Такие гости немного пугают, но могут развлечь компанию. Те, кто называл меня своим другом, обращались со мной с загадочной торжественностью: кажется, они твердо пообещали меня 'спасти'. Они писали мне письма, навещали меня в офисе и разговаривали со мною по душам. В конце концов, все они обиделись и предоставили меня моей судьбе. Очень скоро обо мне начали говорить так, словно я совершил подлог или какое-то другое преступление.

  Тем не менее, эти полгода стали для меня оазисом спокойствия. Правда всегда - простая и успокаивающая. Юдит жила на острове, и мы каждый день обедали вместе. Она была терпелива и приготовилась ждать. Она никуда не спешила. Иногда люди что-то понимают, знают, что не стоит спорить или паниковать, потому что всё произойдет в свое время. Мы наблюдали друг за другом, словно соперники на дуэли. Тогда мы еще думали, что эта дуэль станет главным событием в нашей жизни...дело жизни и смерти, а потом, в шрамах и заплатах, мы заключим перемирие, устное соглашение. Ради Юдит я отказался от своего социального статуса, предал свой класс и женщину, которая меня любила. Юдит ради меня ни от чего не отказалась, но она была готова пожертвовать всем. Она сделала шаг. Совершила поступок. Однажды это случилось: надежды превратились в действия.

  Мне понадобилось много времени, чтобы понять, каково истинное положение дел между нами. Юдит тоже понадобилось много времени. Рядом и вокруг нас не было никого, кто мог бы нас предупредить. Лазарь к тому времени уже жил за границей, как человек, который был чем-то обижен и решил умереть. А потом он действительно умер в Риме, в пятьдесят два года. Больше не осталось никого, кто мог бы действовать, как свидетель моей жизни, наблюдать или сдерживать меня.

  С момента нашей встречи в том третьеразрядном отеле возле вокзала мы жили, словно эмигранты, которые приехали в абсолютно чужую страну и пытаются перенять ее манеры, ассимилироваться, смешаться с толпой, делают всё возможное, чтобы не выделяться, если получится, не поддаваться сентиментальным чувствам, не думать о доме, который покинули, и о тех, кого любили. Мы об этом не говорили, но оба знали: какой би жизнью мы ни жили прежде, она закончилась, она в прошлом. Мы ждали и наблюдали.