24/7. Поздний капитализм и цели сна

Но в течение следующих полутора веков (примерно с 1850-х по 1990-е годы) метаморфозы и ускорения постоянно глобализирующегося капитализма лишь медленно и частично навязывают себя социальной и индивидуальной жизни. Современность, вопреки распространенным представлениям, — это не столько мир, находящийся в радикально трансформированном состоянии, а скорее, как показали некоторые критики, гибридный и диссонирующий опыт периодической жизни в рамках модернизированных пространств и скоростей и одновременно обитания посреди развалин докапиталистических жизненных миров, социальных или природных. Картина Райта из Дерби — это одно из первых открытий свойственной модерну одновременности и смежности в конечном счете несовместимых систем. Фабричное производство, например, не упразднило в одночасье устоявшиеся суточные ритмы и социальные связи аграрной среды. Вместо этого был продолжительный период сосуществования, в течение которого сельская жизнь мало-помалу демонтировалась или подчинялась новым процессам. В период капиталистической модернизации можно обнаружить бесчисленные примеры долговечности старых форм, ценностей, методов и иерархий, пусть в изуродованном и ослабленном виде. Фредрик Джеймисон предполагает, что даже к началу XX века «лишь микроскопический процент социального и физического пространства Запада можно было считать полностью современным в отношении технологий или производства или в значительной степени буржуазным по своей классовой культуре. В большинстве европейских стран эта двойная тенденция не были завершена до конца Второй мировой войны»[23].

Хотя о степени проникновения модернизации в каждый отдельный момент времени можно спорить, периодизация Джеймисона напоминает нам, что XIX и значительная часть XX века были, по сути, мозаикой разрозненных пространств и времен, часть из которых оказались рационализированы и сформированы новыми институциональными и рыночными требованиями, в то время как во многих других упрямо сохранялись досовременные модели и допущения. Особенно важно, что в качестве исторического поворотного момента он условно берет 1945 год. На обыденном уровне для понимания специфики этого периода мы можем вспомнить, например, о том, что нацисты, разрабатывая свои ракеты «Фау-2», одновременно вынуждены были использовать в качестве основного военного транспорта 1,5 миллиона лошадей[24]. Вот и все штампы «механизированной войны» XX века. Что еще важнее, как показали авторы от Эрнеста Манделя до Томаса Пинчона, Вторая мировая война по своей разрушительной силе и глобальным последствиям привела к беспрецедентной гомогенизации, положившей конец устаревшим территориям, идентичностям и социальным тканям. Война создала, где это было возможно, чистый лист, который стал платформой для новейшей фазы глобализации капитализма; она явилась тем горнилом, в котором формировались новые парадигмы коммуникации, информации и контроля и укреплялись связи между научными исследованиями, транснациональными корпорациями и военной мощью.

Что касается полутора столетий, предшествовавших Второй мировой войне, то один из способов осмысления разрозненной ткани неполной или частичной модернизации предлагает теория дисциплинарных институтов Фуко. Как он отмечает, центральными проблемами, с которыми столкнулись постреволюционные государства и другие влиятельные группы в начале XIX века, были контроль и управление потенциально непокорными слоями населения, вырванными из досовременной среды и моделей труда. Возникает технология власти, которая вводит рассредоточенные методы регулирования поведения больших масс людей на заводах, в школах, тюрьмах, в современных армиях, а позже и в офисных помещениях разрастающейся бюрократии. Особенно во второй половине XIX — начале XX века, это были места, где люди были буквально заперты в течение продолжительных промежутков суток или нескольких дней недели (или гораздо дольше, в случае тюрем) и подвергались действию множества обязательных регламентов и процедур, а также места обучения, нормализации данных и накопления знаний о тех, кто был заключен или принят на работу.