В конце 1990-х годов, когда Google не просуществовал еще и года в качестве частной компании, его будущий генеральный директор уже озвучил контекст, в котором подобное предприятие сможет процветать. Доктор Эрик Шмидт заявил, что XXI век будет веком «экономики внимания» и что доминировать будут глобальные корпорации, преуспевающие в максимизации количества «глаз», которые они сумеют стабильно увлекать за собой и контролировать[28]
. Интенсивность конкуренции за доступ ко времени ежедневного человеческого бодрствования или контроль над ним — результат огромной диспропорции между человеческими временными рамками и квазибесконечным количеством предлагаемого к продаже «контента». Но корпоративный успех также будет измеряться объемом информации, который можно извлекать, накапливать и использовать для прогнозирования и изменения поведения любого человека с цифровой идентификацией. Одна из целей Google, Facebook и других компаний (через пять лет список может измениться) — нормализовать и сделать незаменимой, как обрисовал Делёз, идею непрерывного интерфейса, если не буквально бесшовного, то относительно непрерывного взаимодействия с разнообразными светящимися экранами, неустанно требующими внимания или отклика. Конечно, перерывы есть, но это не те интервалы, во время которых можно взлелеять и выпестовать какие-либо контрпроекты или цепочки мыслей. Поскольку возможности для всякого рода электронных транзакций становятся повсеместными, то от того, что раньше было повседневной жизнью, находящейся за пределами досягаемости для вторжения корпораций, не остается и следа. Экономика внимания устраняет разделение между личным и профессиональным, между развлечениями и информацией, потому что все это перекрывается принудительной функциональностью коммуникации, которая неизбежно, по своей природе осуществляется в режиме 24/7. В современной разговорной речи даже само слово «глаза» как место, через которое осуществляется управление, позиционирует человеческое зрение какСуществует хорошо известная критическая традиция, восходящая к концу XIX века, которая считает стандартизацию опыта одной из определяющих черт западного модерна. Первоначально идея рутинизации была взята из области организации промышленного производственного рабочего места и связанного с ним требования непрерывного выполнения повторяющихся действий и задач. В начале XX века понятие расширилось и стало включать ключевые аспекты рождающегося массового общества, такие как единообразие государственной и корпоративной бюрократии и влияние товаров массового производства на культуру потребления. Однако на протяжении большей части прошлого века сферы труда и досуга, общедоступного и личного в некоторой степени сохраняли (в действительности или только внешне) свои особенности и свою отдельность. Несмотря на часто угнетающую рутину и привычки, для многих жизнь была дифференцированной тканью разнообразных распорядков, нити которых тесно переплетались с небольшими, но все же существующими участками нерегулируемого пространства и времени. Привычка в этом смысле — это способ понимания реального социального поведения как находящегося где-то между воображаемыми крайностями управляемого общества спящих и мобилизованной нации «пробужденных». Конечно, говоря о XIX и XX веках, я имею в виду несколько уникальных и специфических исторических явлений, а также порожденные ими привычки: например, многочисленные стратегии механизации и рационализации человеческой деятельности на рабочем месте и стандартизацию многих форм культурного потребления. Одна из моих идей состоит в том, что важное слияние этих областей было ключевой частью неолиберальных инициатив начиная с 1980-х годов. Результатом стало появление форм привычки, которые неизбежно работают 24/7 и взаимно связаны с механизмами власти, в не меньшей степени «непрерывными и неограниченными».