Адольф

Элеонора, писалъ я ей однажды, вы не вдаете всхъ страданій моихъ. При васъ, безъ васъ, я равно несчастливъ. Въ часы, насъ разлучающіе, скитаюсь безъ цли, согбенный подъ бременемъ существованія, котораго я нести не въ силахъ. Общество мн докучаетъ; уединеніе меня томитъ. Равнодушные, наблюдающіе за мною, не знаютъ ничего о томъ, что меня занимаетъ, глядятъ на меня съ любопытствомъ безъ сочувствія, съ удивленіемъ безъ состраданія; сіи люди, которые осмливаются говорить мн не объ васъ, наносятъ на душу мою скорбь смертельную. Я убгаю отъ нихъ; но одинокій ищу безполезно воздуха, который проникнулъ бы въ мою стсненную грудь. Кидаюсь на землю; желаю, чтобы она разступилась и поглотила меня навсегда; опираюсь головою на холодный камень, чтобы утолилъ онъ знойный недугъ, меня пожирающій; взбираюсь на возвышеніе, съ коего виднъ вашъ домъ; пребываю неподвиженъ, уставя глаза мои на эту обитель, въ которой никогда не буду жить съ вами. А если бы я встртилъ васъ ране, вы могли быть моею! Я прижалъ бы въ свои объятія твореніе, которое одно образовано природою для моего сердца, для сердца столько страдавшаго, потому что оно васъ искало и встртило слишкомъ поздно. Наконецъ, когда минутъ сіи часы изступленія, когда настанетъ время, въ которое могу васъ видть, обращаюсь съ трепетомъ на дорогу, ведущую въ вашему дому. Боюсь, чтобы вс встрчающіе меня, не угадали чувствъ, которыя ношу въ себ; останавливаюсь, иду медленными шагами; отсрочиваю мгновеніе счастія всегда и всмъ угрожаемаго, которое страшусь утратить, счастія, несовершеннаго и неяснаго, противъ котораго, можетъ быть, ежеминутно злоумышляютъ и бдственныя обстоятельства, и ревнивые взгляды, и тиранническія прихоти, и ваша собственная воля. Когда ступлю на порогъ вашихъ дверей, когда растворяю ихъ, я объятъ новымъ ужасомъ: подвигаюсь, какъ преступникъ, умоляющій помилованія у всхъ предметовъ, попадающихся мн въ глаза — какъ будто вс они во мн непріязненны, какъ будто вс они завистливы за часъ блаженства, которой я еще готовлюсь вкусить. Вздрагиваю отъ малйшаго звука, пугаюсь малйшаго движенія около себя; шумъ собственныхъ шаговъ моихъ наставляетъ меня отходить обратно. Уже близъ васъ, я боюсь еще, чтобы какая нибудь преграда внезапно не возстала между вами и мною. Наконецъ я васъ вижу, вижу васъ и дышу свободно, созерцаю васъ и останавливаюсь, какъ бглецъ, который коснулся до благодтельной почвы, спасающей его отъ смерти. Но и тогда, когда все существо мое рвется въ вамъ, когда мн было бы такъ нужно отдохнуть отъ столькихъ сотрясеній, приложить голову мою въ вашимъ колнамъ, дать вольное теченіе слезамъ моимъ, должно мн еще превозмогать себя насильственно, должно мн и возл васъ жить еще жизнью вынужденною. Ни минуты откровенности! ни минуты свободы! Ваши взгляды стерегутъ меня; вы смущаетесь, почти оскорбляетесь моимъ смятеніемъ. Не знаю, что за неволя послдовала за часами восхитительными, въ которые вы мн, по крайней мр, признавались въ любви вашей! Время улетаетъ; новыя заботы васъ призываютъ: вы ихъ не забываете никогда; вы никогда не отсрочиваете мгновенья, въ которое мн должно васъ оставить. Назжаютъ чужіе; мн уже не позволено смотрть на васъ: чувствую, что мн должно удалиться для избжанія подозрній, меня окружающихъ. Я васъ покидаю боле волнуемый, боле терзаемый, безумне прежняго; я васъ покидаю, и впадаю снова въ ужасное одиночество; изнемогаю въ немъ, не видя передъ собою ни одного существа, на которое могъ бы опереться и отдохнуть на минуту.

Элеонора не была никогда любима такимъ образомъ. Графъ П… питалъ въ ней истинную привязанность, большую признательность за ея преданность, большое почтеніе за ея характеръ; но въ обхожденіи его съ нею была всегда оттнка превосходства надъ женщиною, которая гласно отдалась ему безъ брака. Онъ могъ заключить союзъ боле почетный, по общему мннію; онъ ей не говорилъ этого; можетъ быть, и самъ себ въ томъ не признавался: но то, о чемъ мы умалчиваемъ, не мене того есть; а все, что есть, угадывается. Элеонора не имла никакого понятія о семъ чувств страстномъ, о семъ бытіи, въ ея бытіи теряющемся, о чувств, въ которомъ были безпрекословными свидтельствами самыя мои изступленія, моя несправедливость и мои упреки. Упорство ея воспалило вс мои чувствованія, вс мои мысли. Отъ бшенства, которое пугало ее, я обращался къ покорности, къ нжности, въ благоговнію идолопоклонническому. Я видлъ въ ней созданіе небесное: любовь моя походила на поклоненіе, и оно тмъ боле въ глазахъ ея имло прелести, что она всегда боялась оскорбленія въ противномъ смысл. Наконецъ она предалась мн совершенно.