Адольф

И какъ будто, страшась отвта, она приступила ко множеству подробностей, относительныхъ до плановъ ея. Она тысячью средствъ старалась уврить меня, что будетъ счастлива, что ничмъ не пожертвовала, что ршеніе, избранное ею, до мысли ей и независимо отъ меня. Очевидно было, что она сильно превозмогала себя и не врила половин того, что говорила. Она оглушала себя своими словами, боясь услышать мои: она дятельно распложала рчи свои, чтобы удалить минуту, въ которую возраженія мои повергнутъ ее въ отчаяніе. Я не могъ отыскать въ сердц своемъ силы ни на одно возраженіе. Я принялъ ея жертву, благодарилъ за нее, сказалъ, что я оною счастливъ; сказалъ ей еще боле: уврилъ, что я всегда желалъ приговора неизмнимаго, который наложилъ бы на меня обязанность никогда не покидать ее; приписывалъ свое недоумніе чувству совстливости, запрещающему мн согласиться на то, что совершенно ниспровергаетъ ея состояніе. Въ эту минуту, однимъ словомъ, я полонъ былъ единою мыслію: отвратить отъ нея всякую печаль, всякое опасеніе, всякій страхъ, всякое сомнніе въ чувств моемъ. Пока я говорилъ съ нею, я не взиралъ ни на что за сею цлью, и я былъ искрененъ въ моихъ общаніяхъ.

Глава пятая

Разрывъ Элеоноры съ графомъ П… произвелъ въ обществ дйствіе, которое легко было предвидть. Элеонора утратила въ одну минуту плодъ десятилтней преданности и постоянности: ее причислили къ прочимъ женщинамъ разряда ея, которыя увлекаются безъ стыда тысячью поочередныхъ склонностей. Забвеніе дтей заставило почитать ее за безчувственную мать, и женщины имени безпорочнаго твердили съ удовольствіемъ, что небреженіе добродтели, нужнйшей для ихъ пола, должно вскор распространиться и на вс прочія. Между тмъ жалли объ ней, чтобъ не упустить случая винить меня. Видли въ поведеніи моемъ поступокъ соблазнителя неблагодарнаго, который поругался гостепріимствомъ и пожертвовалъ, для удовлетворенія бглой прихоти, спокойствіемъ двухъ особъ, изъ коихъ одну долженъ былъ почитать, а другую пощадить. Нкоторые пріятели отца моего строго выговаривали мн на мой проступокъ; другіе, мене свободные со мною, давали мн чувствовать неодобреніе свое разными намеками. Молодежь напротивъ восхищалась искусствомъ, съ которымъ я вытснилъ графа; и тысячью шутокъ, которыя напрасно я хотлъ остановить; она поздравляла меня съ моей побдою и общалась подражать мн. Не умю выразить, что я вытерплъ отъ сихъ строгихъ осужденій и постыдныхъ похвалъ. Я увренъ, что если бы во мн была любовь къ Элеонор, я усплъ бы возстановить мнніе о ней и о себ. Такова сила чувства истиннаго: когда оно заговоритъ, лживые толки и поддльныя условія умолкаютъ. Но я былъ только человкъ слабый, признательный и порабощенный. Я не былъ поддерживаемъ никакимъ побужденіемъ, стремящимся изъ сердца. И потому я выражался съ замшательствомъ; старался прервать разговоръ; и если онъ продолжался, то я прекращалъ его жесткими словами, изъявляющими другимъ, что я готовъ былъ на ссору. Въ самомъ дл, мн пріятне было бы драться съ ними, нежели имъ отвчать.

Элеонора скоро увидла, что общее мнніе возстало противъ нея. Дв родственницы графа П…, принужденные его вліяніемъ сблизиться съ нею, придали большую огласку разрыву своему, радуясь, что подъ снію строгихъ правилъ нравственности могли предаться долго обузданному недоброжелательству. Мущины не переставали видть Элеонору; но въ обращеніи съ нею допускали какую-то вольность, показывающую, что она уже не была ни поддержана покровительствомъ сильнымъ, ни оправдана связью почти освященною. Иные говорили, будто здятъ къ ней потому, что знали ее издавна, другіе потому, что она еще хороша, и что послдняя втренность ея пробудила въ нихъ надежды, которыхъ они отъ нея уже не таили. Каждый объяснялъ свою связь съ нею: то-есть, каждый думалъ, что эта связь требуетъ извиненія. Такимъ образомъ несчастная Элеонора видла себя навсегда упадшею въ то положеніе, изъ котораго всю жизнь свою старалась выдти. Все содйствовало къ тому, чтобы стснять ея душу и оскорблять гордость ея. Она усматривала въ удаленіи однихъ доказательство презрнія, въ неотступности другихъ признакъ какой-нибудь надежды оскорбительной. Одиночество мучило ее, а общество приводило въ стыдъ. Ахъ! конечно мн должно было ее утшить, прижать къ своему сердцу, сказать ей: будемъ жить другъ для друга, забудемъ людей, насъ не разумющихъ, будемъ счастливы однимъ собственнымъ уваженіемъ и одною собственною любовію: я то и длалъ. Но можно ли принятымъ по обязанности ршеніемъ оживить чувство угасающее?

Мы притворствовали другъ передъ другомъ. Элеонора не смла поврить мн печали, плода своей жертвы, которой, какъ ей извстно было, я не требовалъ. Я принялъ сію жертву: я не смлъ жаловаться на несчастіе, которое я предвидлъ, но котораго не имлъ силы предупредить. Мы такимъ образомъ молчали о единой мысли, васъ безпрестанно занимающей. Мы расточали другъ другу ласки, говорили о любви, но говорили о любви изъ страха говорить о другомъ.