Адольф

Во время разлуки я писалъ исправно Элеонор. Я раздленъ былъ между страхомъ огорчить ее моими письмани и желаніемъ живописать ей только то, что я чувствую. Я желалъ, чтобы она угадала меня, но угадала безъ горести. Я поздравлялъ себя, когда мн удавалось словами: привязанность, дружба, преданность — замщать слово любовь; но вдругъ мн представлялась бдная Элеонора, въ грусти и одиночеств, имющая отраду въ однихъ моихъ письмахъ: и въ конц двухъ страницъ холодныхъ, мрныхъ, я наскоро приписывалъ нсколько выраженій пламенныхъ, или нжныхъ, способныхъ обманывать ее снова. Такимъ образомъ, никогда не договаривая того, что могло бы ее удовольствовать, я проговаривался достаточно, чтобы оставлять ее въ заблужденіи. Страннаго рода лживость, которая и самымъ успхомъ своимъ обращалась противъ меня, длила мою тоску и была мн нестерпима.

Я стралъ съ безпокойствіемъ дни, часы истекающіе. Желаніями моими я замедлялъ ходъ времени: я трепеталъ, видя приближеніи эпохи, назначенной для исполненія общаній. Я не вымыслилъ никакого средства къ отъзду; не придумывалъ, какъ Элеонора могла бы поселиться въ одномъ город со мною. Можетъ статься, ибо должно быть чистосердечнымъ, можетъ статься я и не желалъ того, Я сравнивалъ жизнь свою независимую и спокойную съ жизнью торопливости, тревогъ и страданій, на которую обрекала меня страсть ея. Мн такъ было любо чувствовать себя свободнымъ, идти, придти, отлучиться, возвратиться, не озабочивая никого. Я въ равнодушіи другихъ отдыхалъ, такъ сказать, отъ томительности любви ея.

Я не смлъ однакоже подать подозрнія Элеонор, что желалъ бы отказаться отъ нашихъ предположеній. Она поняла изъ моихъ писемъ, что мн было бы трудно оставить родителя, и написала мн, что вслдствіе того начинаетъ она готовиться къ отъзду. Я долго удерживался оспаривать ее; не отвчалъ ей ничего точнаго по сему предмету; говорилъ ей неопредлительно, что всегда буду радъ знать, потомъ прибавилъ, стараться о ея счастія: жалкія двоесмыслія, рчи запутанныя! мн больно было видть, что они такъ темны, и я трепеталъ пояснить ихъ. Наконецъ ршился я говорить съ нею откровенно: сказалъ себ, что я къ тому обязанъ. Я возставилъ мою совсть противъ моей слабости; я подкрплялъ себя мыслью о ея спокойствія въ виду образа печали ея. Скорыми шагами ходилъ я по комнат моей; я твердилъ себ изустно то, что намревался ей писать. Но едва вывелъ я нсколько строкъ — и мое расположеніе измнилось: я разсматривалъ слова свои, уже не по смыслу, въ нихъ содержащемуся, но по дйствію, которое они произведутъ неминуемо. Сверхестественная сила правила, какъ вопреки мн самому, рукою моею порабощенною, и я довольствовался тмъ, что совтовалъ ей отсрочку на нсколько мсяцевъ. Я не сказалъ того, что думалъ. Письмо мое не носило никакихъ признаковъ чистосердечія. Доводы, представляемые мною, были слабы, потому что они были не истинные.

Отвтъ Элеоноры былъ гнвенъ; она полна была негодованіемъ отъ желанія моего несвидться съ нею. Чего она отъ меня требовала? жить при мн безъизвстною. Чего могъ я страшиться отъ присутствія ея въ убжищ сокровенномъ, посреди большого города, гд никто ее не зналъ? Она всмъ мн пожертвовала: фортуною, дтьми, доброю славою, она не просила другого возмездія за приношеніе свое, кром позволенія ждать меня смиренной рабынею, проводить со мною нсколько минутъ въ сутки, наслаждаться мгновеніями, которыя могу ей удлить. Она безропотно согласилась на двумсячное отсутствіе, не потому, что это отсутствіе казалось ей необходимымъ, но потому, что я того желалъ; и когда она, тяжело досчитывая день за днемъ, достигла до срока, мною самимъ назначеннаго, я предлагаю ей начать снова сію продолжительную казнь. Она могла ошибиться, могла предать жизнь свою человку жестокому и безчувственному; я властенъ былъ располагать своими поступками, но не властенъ былъ заставить ее страдать, брошенную тмъ, для котораго она все принесла на жертву.

Элеонора скоро послдовала за письмомъ своимъ. Она увдомила меня о своемъ прізд. Я пошелъ къ ней съ твердымъ намреніемъ показать ей большую радость: мн не терплось успокоить сердце ея и доставить ей, по крайней мр мгновенно, нсколько счастія и отдыха. Но она была уязвлена, оглядывала меня съ недоврчивостью; она вскор разсмотрла мои усилія; она раздражила гордость мою своими укоризнами; она оскорбила мой характеръ. Она мн представила меня столь ничтожнымъ въ моей слабости, что возмутила меня противъ себя еще боле, нежели противъ самого меня. Безумное изступленіе овладло нами. Пощада была отвергнута; вжливость забыта. Можно было подумать, что мы другъ на друга были устремлены фуріями. Мы взаимно примняли къ себ все, что неукротимйшая вражда объ насъ разгласила: и сіи два существа несчастныя, которыя одни на земл были не чужды другъ другу, одни могли отдавать себ справедливость, понимать, утшать другъ друга, казались двумя врагами непримиримыми, алчущими взаимной гибели.