Адольф

Дохавъ до границы, я написалъ къ отцу. Письмо мое было почтительно, но въ немъ отзывалась горечь. Я досадовалъ на него, что онъ скрпилъ мои узы, думая разорвать ихъ. Я объявлялъ ему, что не покину Элеоноры, пока не будетъ она прилично устроена и будетъ нуждаться въ моей помощи. Я умолялъ, чтобы дятельною враждою своею, онъ не вынуждалъ меня быть навсегда къ ней привязаннымъ. Я ждалъ его отвта, чтобы знать на что ршиться. «Вамъ двадцать четыре года, — отвчалъ онъ мн: — не буду дйствовать противъ васъ по праву власти, уже близкой предла своего и которой никогда я не обнаруживалъ: стану даже, по мр возможности, скрывать вашъ странный поступокъ: распущу слухъ, что вы отправились по моему приказанію и по моимъ дламъ. Рачительно озабочусь содержаніемъ вашимъ. Вы сами скоро почувствуете, что жизнь, избранная вами, не пристала вамъ. Ваше рожденіе, ваши дарованія, ваша фортуна готовили васъ въ свтъ не на званіе товарища женщины безъ отечества и безъ имени. Ваше письмо мн доказываетъ уже, что вы недовольны собою. Помните, что нтъ никакой выгоды оставаться въ положеніи, отъ котораго краснешь. Вы расточаете напрасно лучшія лта вашей молодости, и сія утрата не возвратится».

Письмо отца пронзило меня тысячами кинжаловъ: я сто разъ твердилъ себ то, что онъ мн говорилъ, и сто разъ стыдился жизни своей, протекающей во мрак и въ бездйствіи. Я предпочелъ бы упреки, угрозы; я поставилъ бы себ въ нкоторую славу противоборствовать, и почувствовалъ бы необходимость собрать силы свои для защиты Элеоноры отъ опасностей, ее постигающихъ. Но не было опасностей: меня оставляли совершенно свободнымъ; и сія свобода служила мн только къ перенесенію съ живйшимъ нетерпніемъ ига, которое я, казалось, избралъ добровольно.

Мы поселились въ Баден, маленькомъ городк Богемскомъ. Я твердилъ себ, что, разъ возложивъ на себя отвтственность участи Элеонориной, я долженъ беречь ее отъ страданій. Я усплъ приневолить себя, и заключилъ въ груди своей малйшіе признаки неудовольствій, и вс способы ума моего стремились созидать себ искусственную веселость, которая могла бы прикрывать мою глубокую горесть. Сія работа имла надо мною дйствіе неожиданное. Мы существа столь зыбкія, что подъ конецъ ощущаемъ т самыя чувства, которыя сначала выказывали изъ притворства. Сокрываемыя печали мои были мною отчасти забыты. Мои безпрерывныя шутки разсявали мое собственное уныніе; и увренія въ нжности, коими ласкалъ я Элеонору, разливали въ сердц моемъ нжное умиленіе, которое почти походило на любовь.

По временамъ воспоминанія досадныя осаждали меня. Когда я бывалъ одинъ, я предавался припадкамъ тоски безпокойной: я замышлялъ тысячу странныхъ предпріятій, чтобы вдругъ вырваться изъ сферы, въ которой мн было неумстно. Но я отражалъ сіи впечатлнія, какъ тяжелые сны. Элеонора казалась счастливою; могъ ли я смутить ея счастіе? Около пяти мсяцевъ протекло такимъ образомъ.