Айзек и яйцо

Он переживал трудные времена. Пока они с Мэри работали в тандеме, все было в шоколаде. На недостаток творческих идей она не жаловалась, к тому же обладала умением четко их формулировать и направлять хаотичный талант Айзека, пропуская его через свое видение, будто солнечный свет через увеличительное стекло. Но их последняя книга продавалась не слишком хорошо, других наготове у них не было, а деньги улетучивались со страшной скоростью: они только вернулись из медового месяца и все еще выплачивали ипотеку. Практичности Мэри можно было позавидовать: она быстро переквалифицировалась в копирайтера и обзавелась заказами от восторженных начинающих производителей здоровой пищи и чопорных создателей бездушных финансовых приложений. А вот Айзеку с этим его разношерстным художественным стилем и нежеланием следовать чужим указаниям оставалось только ухмыляться, оказываясь по ту сторону очередной захлопнутой двери. Денег начинало катастрофически не хватать. Мэри же была слишком добросердечной, чтобы признать очевидное: не хватало их именно из-за Айзека.

– Ты сам себе все напридумывал, – заметила Мэри. – Мы разберемся с деньгами – мы всегда со всем разбираемся. Что тебя гложет?

– Чувство, что я все испорчу.

– Если мы что-то и испортим, то вместе.

Она умоляла его поделиться с ней своими чувствами. А еще лучше – сходить к психотерапевту. В ответ – теперь это воспоминание заставляет его содрогаться – он рассмеялся ей в лицо.

– Ну конечно, и как я не подумал? – заерничал он. – Смирительная рубашка и обитая войлоком камера – это-то мне и нужно.

– Может, тебе пора задуматься не только о своих нуждах?

– Может, раз так, мне пора задуматься об одиночестве?

Повисла мучительная пауза. Айзек знал, что зашел слишком далеко, но едва ли мог заставить себя переживать об этом. Во всем остальном он уже облажался. Почему бы не развалить напоследок свой брак. Айзек молча насупился и, засунув руки в карманы пальто, вперил взгляд в заснеженную землю. Некоторое время Мэри задумчиво смотрела на воду, затем резко выдохнула. Ветер тут же похитил ее дыхание – подхватил облачко пара, вырвавшееся из ее ноздрей.

– Неужели нельзя хоть раз повести себя по-взрослому?

Снег захрустел под ее удаляющимися шагами. Какая жестокая ирония: самому печальному воспоминанию Айзека о любимом месте Мэри суждено было стать последним. Еще хуже сознавать свою вину – и не иметь возможности забрать то, что сказано, назад. Ну а ужаснее всего – тот простой факт, что она никогда уже не взгромоздится на парапет и так и не сможет дотянуться носочками до воды. Она больше никогда не усядется под деревом за мостом, никогда не подскочит от очередного влетевшего в нее каштана. Никогда не узнает, что Айзек посещает психотерапевта, не узнает, что была права. А Айзеку никогда уже не выпадет шанс извиниться. И познакомить ее с яйцом. Они никогда не вставят в рамку обложку своей четвертой книги и не повесят ее над столом – и вовсе не потому, что забыли оставить место на стене. Айзек качает головой, массируя переносицу, и нечаянно замечает в мониторе свое отражение. Непослушные волосы вавилонской башней устремляются ввысь, отросшая борода тянет голову обратно, к бренной земле. Бакенбарды расползлись вверх по щекам и вниз по шее, словно плющ по фасаду старого заброшенного дома. Он не уверен, что выглядит более жутко: его лицо или эта комната. Как не уверен, кто выглядит более дико: он или яйцеподобное существо, похрюкивающее на ковре за его спиной.