Айзек и яйцо

Айзек трет виски и зарывается пальцами в растрепанные волосы. Все, все в его жизни оказалось фикцией. Его водят за нос даже те воспоминания, которых он не терял. Из груди Айзека вырывается утробный стон – безобидная речушка солидарно хнычет, шмыгая белой пеной по мелким камешкам и палым веткам. Мертвые собаки, куницы… И тут он все напутал. «Мост собак-самоубийц» не более чем очередная сказка, которой он баюкал свой воспаленный разум. Еще одна позаимствованная им у Мэри Морэй история. Всего лишь статья из шотландской газеты, которую Мэри показала Айзеку, когда они гостили у ее родителей. Речь в ней шла о каком-то местном мосте – они даже ни разу его не видели. Конечно же, в странной склонности собак бросаться навстречу смерти обвиняли распоясавшихся привидений. Ничего общего ни с мостом Мэри, ни тем более с этим местом у моста из статьи не было. Куницу на юге днем с огнем не сыщешь, а собака, сиганувшая в воду с такой высоты, рискует разве что незапланированно искупаться. Как он вообще мог спутать эти места? Что за саботаж, Мэри? Айзек закрывает глаза и медленно выдыхает. Интересно, зазвучат ли когда-нибудь в его голове мысли, не принадлежащие ей? Он вспоминает об Эгге. Неужели Айзек выдумал его? Или он действительно бродит где-то поблизости – такой же одинокий, такой же растерянный? Айзек открывает глаза, всматривается в один берег реки, потом в другой, на котором несколько месяцев назад нашел странное яйцо. Он скользит взглядом по опушке леса, по изломанным корням, прорезающим крутой склон, по дюнам сухих ветвей и мусора, по кромке темной воды. Он надеется увидеть белое или желтое пятно, но видит только кипящую, будто в кастрюле на плите, черную поверхность реки. Она слизывает с берега пластиковые бутылки, металлические обломки и выброшенную кем-то одежду. Айзек смотрит вниз: на плотину, на плюющиеся пеной волны, на переваливающийся по уступам мусор. И кое-что замечает. Его глаза широко распахиваются, сердце пропускает удар.

Там, в воде, он видит что-то… белое? Желтое? Неподвижное. Айзек отдергивает ладони от парапета, будто по нему пропустили электрический разряд. Все еще держа руки перед собой, он отступает назад, на дорогу. Его начинает трясти, дрожь зарождается в кончиках пальцев и волной пробегает по всему телу, колени ходят ходуном – разве что не стучат друг о друга.

– Нет, нет, нет, – шепчет он и, моля Бога, в которого едва верит, сжалиться над ним хотя бы разок, делает шаг вперед и снова перегибается через парапет.

Бог его не слышит. Там, внизу, Эгг. И, судя по всему, он в отключке. Айзек взвывает, будто раненый зверь, и, не дожидаясь подступающих к горлу слез, перекидывает ноги через парапет. Одну, вторую. Он и сам не знает, зачем делает это. Может быть, он намеревается броситься на выручку Эггу. А может, в точности как несколько месяцев назад, надеется, что падение окажется более фатальным, чем он предполагает. Эгг лежит там, у плотины, лицом вниз, и Айзек хочет присоединиться к нему. На этот раз чертенок на плече Айзека не пытается его отговорить – он слишком занят, распевая песенку про Шалтая-Болтая.

Айзек Эдди сидел на стене.

Айзек Эдди свалился во сне.

Айзек сидит на парапете. Здесь, наверху, ветер задувает сильнее. От реки веет свежестью. Айзек подставляет лицо прохладным порывам. Его дыхание размеренно, он смотрит прямо перед собой, не моргая, хотя глаза слезятся от ветра. Тихое журчание реки его больше не волнует. Он заставляет себя еще раз посмотреть вниз – на плотину. Мышцы подчиняются его воле. Слегка вытянув шею, он вглядывается в поток. Он не видит ни своих спортивных штанов, ни парапета, на котором сидит, ни разделяющего его с черной водой пространства. Он буравит взглядом бурлящую белую пену. Картинка становится резче – возможно, благодаря бьющему в лицо ветру, – и ему наконец удается хорошо рассмотреть неподвижное яйцо. Он видит желтый круг на белом целлофане. Всего лишь пакет из супермаркета.

– Твою мать! – рявкает Айзек.