Аккрециозия

Фадин стал еще более меланхоличен и неразговорчив. Его я находил либо в гостиной, монументальной фигурой в глубоком кресле, погруженным в раздумья в тишине. Либо одиноко жующим свой салат в гулком помещении кафе. Еще я находил его в коридорах, он шел будто плыл через них как призрак.

Высокий, с непропорционально вытянутыми руками и ногами. Чуть покачиваясь при ходьбе. Впервые на его лице я видел здоровый румянец. Так сказывалось на нем пребывание на корабле.

Всё-таки интересно, откуда он родом?

Коля становился все более невыносим. Постоянно твердил о том, что отравление то предлог. Что правда скрыта у нас перед глазами, но никто не хочет её видеть.

Мне кажется, у него начал развиваться психоз, после того как он её увидел.

Легкая дрожь, стеклянные глаза, зацикленность на идее. Болезненная необходимость заниматься каким-либо делом. Хорошо, что помимо разговоров о Лиле, он сосредоточился на изучении материалов по пятнадцать-восемьдесят девять.

Можжевелевский стал угрюм. Редким исключением мы видели его за барной стойкой кафе, где пучеглазый робот паук подливал ему кофе. Остальное время он прохаживался по кораблю, наблюдая за нами.

Весь при параде. В лакированных туфлях, гладкой выбритый, в отглаженной форме со сверкая эмблемой звездного флота и звездами на погонах.

Он являлся к нам как по часам с, как он сам говорил, инспекцией. Удостовериться, что выполняются все предписания. Особенно его интересовала каюта Олега.

Оставшееся время он либо дежурил в рубке, либо сидел в каюте.

Единственный человек, с которым мне было приятно проводить время, в те недолгие часы, когда аккрециозия ослабляла свою хватку и мне более не хотелось убегать прочь в дальние коридоры корабля, был Пылаев.

Приходил к нему в рубку во время дежурства, а вне его старался не надоедать. Все чаще я находил его у иллюминатора, за которым была Лиля.

Юра стоял к нему близко. Руки скрестив на груди. Смотрел беспристрастно. Будто бы силился разгадать что-то в ней.

Все их действия теперь подчинялись какой-то странной идее. Стали диковатым ритуалом, который вырисовывал пеструю картинку их действий. Слишком сложным, чтобы разобраться в хитросплетениях последовательностей. Но при этом достаточно упорядоченным, чтобы основные рисунки, как полновесные гаммы или аккорды, легко читались и стали узнаваемыми в окружившей нас новой повседневности.

Если потом мне вздумается, вспомнив, описать это время, то слово «диковатое» будет как нельзя кстати.

Ясно, мне удалось рассмотреть только свою часть рисунка.

Я приходил к Пылаеву в рубку. Мы болтали какое-то время, пока не уставали друг от друга. Потом шел в свою каюту, блуждая бесцельно по инфосфере. Изнеможденный засыпал. Как проснусь — ел и отправлялся бродить в недра корабля в сопровождении фотосферы. Хотя, уверен, что я смог бы пройти Спичку насквозь в кромешной темноте и ни разу не заблудиться.

Когда надоедало, то шел в библиотеку, что-нибудь делать. А после. В отсеки без гравитации, где по холодным тоннелям можно было беспрепятственно нестись вдоль линий коммуникаций, как по кишкам корабля.

Замерзнув — возвращался обратно. И, не зная, чем себя занять шел к Пылаеву.

Мне кажется, он единственный кто сохранил ко всему происходящему здоровое отношение.

Так в один из дней мы сидели с ним на ступнях, уходящих вниз, к выходу из рубки и пили пиво. Бутылку за бутылкой. Во мне уже играл хмель, а он был трезв как стеклышко.

— У вас разве не импланты, чтобы химию отслеживать — спросил я.

Юра кивнул.

— Но они ничем не отличаются от обычных медицинских, которые есть у всех. Просто настроены на специфические маркеры.

— Пандорум?

— Ага

— У Коли мне кажется уже начинается.

— Да, я заметил. — он прищурился и посмотрел в сторону прохода — Мы даже обсудили это с Вадимом.

— И что? Мы его усыпим?

Ступеньки впереди были обрамлены подсветкой. Юра сидел, широко раздвинув ноги. Мы по очереди плевали на лестницу и смотрели как сюда раз за разом возвращается уборщик.

— Шизы плохо переносят стазис — он покрутил пальцем у виска.

Я вопросительно посмотрел на него, дожидаясь объяснений. Он пожал плечами.

— Не знаю. До конца не понятно. Но, судя по всему, сознание, где-то на глубинных уровнях не отключается у таких, и он будто бы не спит, а начинает вариться в этом состоянии внутри капсулы в своей голове.

— Как горшочек — говорю я.

— Как горшочек — подтвердил Юра. — И после полета просыпаются уже необратимо поехавшими.

Он посмотрел на блестящую вспененную лужу под ногами выцеливая место. Мы плевали по очереди не просто так. Мы плевали по очереди до тех пор, пока лужу не считает система корабля, как достаточную и не пришлет за ней уборщика. Проигрывал тот, кто запустил это событие. Так, каждый из нас старался уже плюнуть как можно меньшую каплю.

Счет был равным. Два-два.

— Так что мы будем с ним делать?

— По инструкции, надо накачать его транками и обездвижить. Обеспечить уход. У нас даже есть игольник на такой случай.

Он загадочно посмотрел на меня.

— Можно я пальну?

Пылаев рассмеялся и толкнул меня в плечо.

— Еще чего. — выдержав паузу добавил — Сам хочу.