Аккрециозия

— И вся жизнь ваша, крутится от встречи до встречи с этим чувством?

Игорь Семенович печально улыбнулся.

— Получается, что так. Так, наверное, чувствуют себя цветы, когда их пересаживают, выдергивая из тесных горшков. Чтобы дать горшки чуть побольше. Когда висишь вот так, с оголенными корнями, а в жизни тебя держит одна лишь рука машины стабилизации, и ждешь пока подготовят новый горшок.

Мы помолчали, каждый думая о своем. Официанты забрали тарелки и принесли новые блюда. Свет стал еще жестче. Свет буквально давил на нас. Будто кто-то сверку придавливал люстру к земле.

— Поэтому такое направление в исследованиях? — спросил я.

— Вы про пятнадцать-восемьдесят девять?

Я кивнул.

— Где в этой кривой человечества, такой вид человека, такая его тонкая сборка, такая настройка, если хотите, которая сама по себе способна в своем естественном состоянии переживать то же самое, чего вы касаетесь раз в три года?

Фадин-паук заплел руки в очередной узор.

— Интересная мысль, но не думаю, что нужно везде уж искать связи. Скорее, основная причина моего интереса — в том, что нет необходимости в долгом перелете. Мне это уже дается тяжеловато.

Прежде чем продолжить он отвлекся, как-то рассеяно озираясь, будто бы увидел что-то в темноте. Взгляд его просиял.

— Но направление мысли мне нравится. Найти точку равновесия в образе человека. Который был бы мог переживать это чувство единение со всем миром, с движущей его силой, в обыденности и повседневности, не прикладывая к этому усилий, не переживая предельных состояний…. Но мне кажется, что если бы мы встали точку зрения животворящего духа и пытались бы планомерно найти форму такой точки равновесия, стали бы выводить такое существо, то в итоге, как раз-таки у нас бы и получился самый обыкновенный человек.

Его руки на каждом слове выписывали все новые и новые фигуры одному лишь ему понятного узора. Знаки и символы из паучьего мира. Паутина эта должна была говорить больше, чем слова. Но я пока не мог разобрать в чем тут суть. Поглядывая на бокал с пивом.

Может я должен попасть в эту паутину. Запутаться в ней.

Жесткий свет давил на меня сильнее. Отчего нити этих его движений в хмельном моем разуме становились четче и жестче.

Игорь продолжал тем временем.

— Со всем нашим незнанием, нашими противоречиями, хитросплетениями жизней, силой поступков. Как будто в этом и есть необходимость нашего присутствия, в выборе, нашей заботы об это присутствии.

Реальность, которую он преподносил для меня, была куда жестче, таила за завесой слов какую-то опасность. Как только я вступил на территорию ресторана, то уже очутился в ней. Запутываясь сильнее с каждым новым словом маленькой мушкой.

Свет отступил, вновь вернув нас в мир полутеней в клубящемся дыму. Жужжание машин, гулкие стоны корабля. Переливчатый смех фотокристаллов и размытых образов, кружащих всюду.

Перехватив бокал с вином, он маленькой своей рукой он вытащил из нагрудного кармана салфетку и промокнул ею губы.

— Ведь, все непонятное и глупое, происходить с нами, только когда бы отдаляемся от непосредственного переживания мира. Когда попадаем в круг забот, когда начинаем строить конструкции, анализировать, пытаться управлять данным переживанием мира. Причем именно всегда уже данным. Обращаясь к будущему, к смерти. Вы понимаете, Артём?

— В общих чертах. — говорю я выпутываясь из это паутины. — В общих чертах. Думаете пятнадцать-восемьдесят девять, смогут раскрыть нам такое?

— Если верить тому, что о них говорят… Хотя, в любом случае, нет. Либо мы найдем языческие мировоззрения, и тому подобные структуры и тогда они нам не интересны. Либо мы найдем действительно нечто иное, и тогда они будут нам опасны. Но… — Игорь разрезал стол жестом надвое. — В любом случае, простых ответов не будет. А от нас именно этого и ждут.

— Не понял. А зачем тогда это всё?

Корабль одобрительно загудел.

— Вопрос политики. Митридат это, как мы уже говорили, важный узел. Его точно будут восстанавливать. Империя возвращается на прежние рубежи. Мы когда-то ушли отсюда и что произошло? — он испытующе посмотрел на меня, проверяя, наверное, на наличие незрелых настроений. — Обнищание и растаскивание целого сектор. А в довесок — гражданская война, которую, только Империя и смогла закончить, вернувшись.

— Это же был их выбор. Жить так. — выказываю я ему свою незрелость, пытаясь выпутаться из жесткий сетей.

Он растопыривает пальцы. Хочет схватить, вплести в свой узор. Я не даюсь.

— Я уже слишком долго живу, чтобы верить в это, а одной стороны, а с другой, чтобы меня это волновало. — говорит он.

— Значит мы дадим просто ответ?

Фадин-паук кивнул, скрестив руки пальцы в замок и положив на них подбородок. Промокнул рот салфеткой.

— Поймите, Артём, мы не найдем там, какой-то иной сопредельной структуры общества или человека. Которая бы сильно отклонялась от кривой человечества. Чуть другая биология, чуть другая культура. Чуть другое сознание. Но там не будет решения о иной конструкции человека. А значит и заключение будет вполне формальным.

— Тупиковая ветвь?

Заходясь дымом, он равнодушно кивнул.