Аккрециозия

— А зачем мы тогда летим, раз знаем все заранее?

— Ну маленький шанс всегда есть. Да и не помешает выехать куда-нибудь за пределы института. Когда еще будет возможность? — его маленькая ручка сжала пальцы, показывая «чуть-чуть». — То, что наша поездка превратилась в кошмар — это, конечно, другое дело.

Я поймал себя на том, что всё это время разрезал стейк на маленькие кусочки и даже не притронулся к нему. Ножом отодвигая мясо на одну часть тарелки, а картошку на другую.

— Почему вы со мной поделились? — спрашиваю его.

— Потому что, мне кажется, что ты способен понять. — он пожал плечами в темноте кокона-кресла. — Или я ошибся?

Я покачал головой.

— Да нет, кажется, не ошиблись.

— Вот и славно, голубчик. — сказал он и по-отечески похлопал меня по плечу. Его руки были настолько длинные, что ему даже не пришлось вставать.

— Тогда, где стоит искать ответ?

— Ответ на что?

— Не формальный ответ. На наше существование, на наше дальнейшее развитие. Если сопредельное структуры мы во вне не найдем?

Я смотрел в его блестящие глаза, и думал о том, что хочу найти в нем, в его словах источник той силы, что принесла с собой моя шестикрылая принцесса. Как он нашел для себя ответ — почему именно его она бросила перед лицом страдания. Подвесив, как голое корневище невиданного растения. Кроны которого, по видимому качаются в ином мире, доступные всем ветрам.

Он молча слушал меня и не спешил отвечать.

— Вы же ищите ответ на своей страдание, верно? В разных уголках вселенной.

Фадин-паук вскинул брови. Но я продолжил.

— У меня есть теория, — говорю, опасливо поглядывая на ореол люстры. — Что есть некая сила, разворачивающая события нашей жизни…

— Это называется судьба.

— Нет-нет. Тут что-то иное. Будто бы мы следуем определенному маршруту. И вот сошлись здесь все в одной точке. Потому что континуально мы объединены чем-то, каким-то незримым для нас всех свойством нашего пребывания в мире, понимаете?

Фадин-паук не понял, но занимательно развернул руки-узоры. Готовый плести паутину дальше.

— Это как свет пустоты, такой, что градуально, некой силой распространяется всюду. А мы тут собраны в единственном дне. Нет, на самом деле, в одном, я бы даже сказал, полудне — под пустым солнцем.

— Аполлон, — многозначительно кивнул он. — Свет идеи, определяющей мир, устанавливающей порядок, границы и формы предметов, их множество…

— Что мы все здесь, собрались не просто так, а что сквозь нас проходит некий дух, создает определенное пространство-состояние и порожден он одной определенной силой. И мне бы хотелось понять какой…

Он рассмеялся.

— Простого ответа тут не будет.

— Но я его и не жду. И даже более. — я улыбнулся в ответ. — Чем более запутанным оно будет, тем оно будет яснее.

— Вы меня пугаете, голубчик.

Фадин-паук поставил свои локти на стол, вынырнул из-под вуали тьмы кокона-кресла. Ручкой стряхнул небрежно на пол пепел.

Свет над столом вновь стал четче и злее. Настырнее. Более резким. Я смотрел на Игоря не отрываясь. Впервые он был недвижим. Мне казалось, что он похоже на след на бумаге, который вот-вот став резким выражением какой-то мысли, тут же начинает высыхать и таять. Оставив после себя еле заметное пятно. Еле заметный полутон, измятую фактуру, измененную фактуру бумаги, там из-за чернил отошли волокна. Там, где полотно взгорбилось слегка.

Резкие черты лица, с глубокими морщинами и пышной короткой седой бородой и усами. Почти лысый в пигментных пятнах, остром носом и бледной кожей. На меня смотрели теперь пристально его глаза-сапфиры. Красные с желтовато-оранжевыми прожилками на радужке. В наступившей тишине, где замер даже Спичка, образ его медленно таял, теряя определенность без движения, без плетения узора. И я запомнил его именно таким.

Этот миг был предельным для него. Как мне виделось. Будто вдруг вырвавшаяся мысль осознания, вспыхивает во всей ясности, чтобы тут же исчезнуть и стать куда более невесомой мыслью, чем фантазия и куда более значимой, чем воспоминание. Растворившись и став тем, что изменит тебя навсегда.

Вот таким он явился мне в своем пределе.

Много раз я в последствии думал об этом разговоре. О мыслях меня посетивших, обо всем сказанном. Часто ворочался на кровати, прокручивая его, не могу уснуть от стыда. Стыда за сказанное, за весь этот скоропалительный диалог. И даже фейерверки на экране не помогали уснуть. Заставляя томиться в этом нелепом, колючем чувстве.

Все это, все случившееся здесь далее было лишь наваждение, болезненным психозом. О котором я предпочел бы забыть.

Но все мои душевные метания заканчивались в простом понимании — если бы не произошло того, что произошло. Если бы не это омрачение рассудка, с которым я вошел в зал ресторана, витающий в мифах, призраках и цифрах…

Но тогда, все это было не просто реальным, но гиперреальным переживанием.

Так вот, он стал резок. Его силуэт стал фундаментален в выражении его естества, прежде чем растаять окончательно в дыму и темноте. Фадин-паук, посмеиваясь взглядом смотрел на меня пристально, ожидая продолжения мысли.

Готовый раствориться навсегда или стать мне другом.