Читаем Аккрециозия полностью

Вот идет ко мне навстречу по коридору в темноте Пылаев. Наглаженный, выбритый, в начищенных сапогах. Оттуда, издалека он говорит мне что-то, но пока я не могу различить ничего. Кроме остроконечной фуражки и странной походки.

— Уйду на флот. — говорит мне фигура. — Уйду на флот. Ты знаешь о линии, разделяющей живых и мертвых в битве? Где проходит невидимая граница инобытия?

Он шел ко мне, и с каждым словом, с каждым шагом пустота подбиралась ко мне всё ближе.

Безграничное беспричинное ворочающееся холодное черное море, полное отвесных волн, плескалось вокруг меня. Не было ни луны, ни звезд. Ничего, что могло бы дать ориентир. Ничего, что могло бы пролить свет. Дать хоть какую-то определенность. Только терпкая бездна, что ярится сама по себе, и ты в ней маленький лодки лепесток, брошенный в воду. Болтыхаешься, уцепившись в фотосферу, свет которой давно погас. Только вкус соли на губах. И патлы мокрые липнул и лезут на глаза.

Нигде вокруг не найти такой идеи, такой точки опоры, что сказал бы тебе: «Встань и иди. Вот твоя чаша. Вот твоя определенность.»

А тень Пылаева была все ближе. Неужели эта линия, эта черта инобытия — единственный ориентир, без всякого света, который мог бы хоть на минуту приблизить меня к действительному, настоящему существованию человека. Существованию меня. Где я могу бы наконец увидеть того, кто стоит по ту сторону глаз. Хоть на секунду коснуться его. Почувствовать сопричастность к миру.

Тень Пылаева менялась находу. Вытянулась, немного сгорбилась, опустив руки длинные по сторонам. Она приближалась теперь быстрее, приветствуя меня маленькими ручонками от воротника.

— Переливы мысли — прокричала она. — Усмотрение в пустоте. Ты слышишь, Артём?

Предел себя, предел своих состояний. Пустота, возведенная в абсолют. Из ничто вырывается яркий пламень, твердеет, становится материей жизни. Только там и только так, теряя себя в движении мысли, отдавшись пустоте, до тех пор, пока она не придет к тебе сама в образе прекрасной нимфы и не позовет за собой. Только так ты сможешь избиваться от неё, сделав надежным другом. Следуя за ней.

Буревестником, камнем бросаясь в пучину, что есть мочи плыть в бездну, не различая ничего, до тех пор, пока легкие не раскроются сами и не впустят её внутрь. Пока ты не потонешь в ней до конца.

Почти у самого прохода, тень выросла, став большой и резкой, с медвежьей грузной походкой.

— Ты сам решаешь. — сказала она. — Че ты будешь делать. Это, в итоге, твой выбор. Твоя ответственность. Твоя воля — твоя свобода. Спасуешь или нет. Все остальное не имеет значения.\

Все смешалось в круговерти. Сколько бы я не вглядываться в пустоту, в черноту, пытаясь найти выход. Логичный и непротиворечивый. Способ избавиться от этого чувства ведущего меня от события к событию, как на поводке. Не дающий свернуть куда-либо ещё. Будто сложно сильное искажение пространства-времени нависло надо мной проклятьем, и я никак не мог смириться с тем, что это произошло. Смирится с тем, что не могу найти вход и только безучастно смотрю на течение моего времени.

Смотрю и не понимаю, что делать. Что скажу на пороге вечности?

«Подождите, что?» — напомнит обо мне моя эпитафия. И ниже — «Стоп, куда?»

Так быстр и неумолим ток времени. Он обтекает меня, стесывает как камень, погруженный в поток. Не меняя моей сути никак. Не ведя никуда и ни к чему. Даже просто раствориться в забвении не представляется возможным.

Может быть, я попал по своей глупости в быстрое время? В ритм не свойственный человеку? Ритм, который населяют другие сущности? Отсюда все проблемы?

Я думал об этом улыбаясь как идиот.

Тень сделала шаг вперед в слабый круг света перед ступеньками. Это оказался Коля.

По неволе я вздрогнул и отшатнулся.

Раскрасневшийся, тяжело дыша, с глазами блестящими и полными слёз. Светился на его лице красный след от тяжелой ладони. Рубашка белая была порвана. Ворот смят.

Глаза черные, волосы взъерошены. Мы встретились взглядом, наткнулись друг на друга из глубины своих мыслей. Каждый не ожидал именно здесь наткнуться на другого. Оттолкнутые незримой силой, как два одинаковых полюса, мы отлетели так стремительно в стороны, что показалось, что этой встречи и вовсе не было. Что это фантом. Призрак, ловко пущенный ко мне Мифиидой из глубины коридора.

Он остановился, шарахнувшись в сторону, посмотрел на меня украдкой и также быстро поспешил прочь в сторону гостиной. Вероятно, в свою каюту.

Был ли это Коля, или моя мысль о нем. Как о человеке, с кем я ещё не успел пообщаться. Кого не успел расспросить. Водоворот событий закручивался и неминуемо тянул меня к нему. Пространство уплотнилось.

Сетку детекторов состояний из них более сделать не удастся. Потому что каждый из них и датчик и актор. И фиксирует и своим присутствие изменяет пространство сюжета, разворачивающегося на корабле. Трансформирует это пространство. Обрастает оно новыми смыслами, новыми символами и знаками. Новым содержанием, в плотно сжатом со всех сторон событийном пространстве.

Коля отскочил от меня, а я от него.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза