Аквариум

С каждым днем все случившееся там в Атике и одинокой башне представлялось все сказочнее и сюрреалистичней, все более похожим на сон. Бывают такие сны, после которых не хочется просыпаться и возвращаться в реальность, сны, которые ты вспоминаешь и переживаешь вновь и вновь, мучаясь ощущением, что у тебя украли что-то очень важное, дорогое сердцу. Иногда ещё я мысленно рассаживаю здесь у себя в палате Машу, Альта, Саву, но они только грустно смотрят на меня и молчат, я тоже молчу.

Психологическая руминация так это называется, непрерывное прокручивание воспоминаний и хоровод депрессионных мыслей, фактор суицидальных настроений. Откуда я это знаю, даже не представляю. Может я, как и герой повести Антона Павловича Чехова, служил врачом в этой самой больнице, а теперь оказался её пациентом, только поселили меня не в шестую, а пятую палату. Но мыслей этих я не боюсь, больше меня беспокоит то, что практических способов покончить со своим бесцельным животным существованием я не нахожу.

Со временем проходит и руминация, болото безысходности и бессмысленности поглощает меня с головой. Воспоминания, так терзавшие меня, постепенно тают в густом, почти осязаемом однообразии серых дней и ночей. До меня нет никому дела: ни посетителей, ни врачей, только Лариса Петровна безучастно носит остывшую еду один раз в день, равнодушно скользнув по мне взглядом, ставит тарелку и забирает пустую.

Мое состояние не могло не найти отражения в моем физическом облике. В маленьком треснутом зеркальце над раковиной, я безразлично лицезрею себя: борода клочками, немытые слипшиеся волосы, воспалённые глаза в тёмных кругах, впалые щёки, заострившийся нос, грязные длинные ногти. Кроме того, запах немытого тела и заскорузлой от пота пижамы.

Не знаю, сколько это могло бы продолжаться, но, однажды, Лариса Петровна принесла мне завтрак, что само собой было неожиданностью, но также удивительным оказалось то, что это были пара свежесваренных яиц, кусок хрустящего хлеба с квадратиком сливочного масла и, о чудо! горячее какао, источающее умопомрачительный запах, с пенкой. Я глубоко вдохнул этот забытый сладкий запах, запах детства.

От такой метаморфозы я даже немного воспрял духом, с наслаждением завтракаю, похрустываю хлебной корочкой, как тогда поджаристой рыбой в Свободном городе. Неожиданности на этом не закончились, когда не спеша, растягивая удовольствие, пью какао, в палату входит посетитель — высокий худощавый человек в тёмно-сером сюртуке на вид столь же дорогом, сколь и старомодном, под сюртуком — белоснежная сорочка. Он в очках в тонкой золотой оправе, почему-то без стёкол. Руки в перчатках, в одной руке коричневый кожаный портфель, в другой — черный зонт-трость. Сутулая фигура, острые черты лица, его облик вызвал в памяти строчки из стихотворения Валерия Брюсова: «Подобен панцирю затянутый сюртук, Подобен мрамору воротничок сорочки».

Не сразу узнаю в этом образе Семена Львовича, напоминает такого стереотипного чопорного джентльмена из старых кинофильмов. Он встает напротив, внимательно рассматривает меня, взгляд — сочувственно-брезгливый.

— Эндогенное заболевание шизофренического спектра, — Семен Львович озирается куда бы присесть, — или Вы уже поставили более точный диагноз?

Нет не поставил, даже не думал об этом. Но я могу, нужно попробовать. Что у нас есть? Фанатические, псевдогаллюцинаторные переживания, переплетающиеся с реальностью — онейроид. В таком случае я за рекуррентную шизофрению, которой характерен онейроидный синдром, но дефект личности при которой, как правило, не достигает степени эмоциональной тупости. Вот так!

— Впрочем, уверен, что поставили, — Семен Львович откинул зонтом конец простыни и аккуратно, боясь запачкаться, сел на край моей кровати, — В таком случае вынужден Вас расстроить, поскольку с моим появлением у Вас наметился рецидив.

Говорят, первый шаг к исцелению — принять и смириться с проблемой и да, я принял и смирился с болезнью, но исцеления я не хочу, я хочу остановиться на этом первом шаге. Меня невероятно пугает возможность исцеления, исцеление — это бесконечная беспросветная тоска. Я же хочу опять ощутить запах моря, приятную тяжесть послушного меча, вернуть Машу, Альта и пусть эта жизнь будет только в моем больном сознании, но мы же договорились, что реальность — это его проекция и для каждого она конечна. К чему там призвал Даниил Хармс…: «Оставь! Оставь, мой друг, мечтанья, Освободи от смерти ум». Но нет не оставлю! Теперь я буду определять реальность так, как её воспринимает мое сознание, рецидив — манна небесная, свобода моя.

Семен Львович достал из внутреннего кармана белый шелковый платок и прикрыл им нос, я же, доев яйцо, допиваю остатки ещё горячего какао, громко швыркая и причмокивая.