Александр Блок в воспоминаниях современников

— З н а е т е , — говорил о н , — когда я подумаю и поста­

раюсь только представить себе, сколько в России бо­

гатств, сколько так называемых недр и возможностей,

то почти сумасшедшая мечта создается в моей голове,

мечта о том, когда все эти недра задвигают машины и

люди. Чем будем для мира мы — дикие скифы, русские

посконные мужики! Это может быть и страшно, но —

чудесно.

Это была ночь, и от слов его можно было поверить,

что в окно к нам глядится

Америки новой звезда 5.

А потом еще встреча и совсем другое: мы в ночном

притоне за кособоким столиком, на скатерти которого,

по выражению Щедрина, «не то ели яичницу, не то си­

дело малое дитяти». И перед нами чайник с «запрещен­

ной водкой». Улицы, по которым мы шли сюда, бы­

ли все в мелком дожде. Продавцы газет на Невском кри­

чали о «фронте», о «больших потерях германцев», о «под­

вигах казацкого атамана». И все это газетно, неверно,

преувеличенно — ради тиража. На улицах холодно, сыро

и мрачно. И мы — мрачны.

88

— Придется мне ехать на в о й н у , — сказал Блок.

— А нельзя ли как-нибудь... — начал я, распытывая

его взглядом.

— Об этой подлости и я подумывал, да решил, что

не нужно. Ведь вот вы занимаетесь какими-то колесами

военного образца, так почему же и мне не надо ехать

что-нибудь делать на фронте. А по-моему, писатель дол­

жен идти прямо в рядовые, не ради патриотизма, а ради

самого себя.

И тут же — глоток водки из грязной чашки.

А рядом навзрыд плакал опьяневший деревенский

парень. И Блок его утешал ласково и любовно, а потом,

обернувшись ко мне, сказал:

— Вот видите, плачет, а приедет домой и жену станет

бить.

Мы расстались. Но как-то, именно в эту встречу,

Блок сказал мне:

— А кончится эта страшная кутерьма, и кончится

чем-то хорошим.

Русская интеллигенция вообще привыкла обольщать

себя способностью к пророчеству, и это, конечно, невер­

но, но лучшие из нее, каким был Блок, на самом деле

обладали предвидением, и он безусловно раньше всех

нас заслышал грозные шаги грядущей революции, и по­

тому, когда мы встретились еще раз 6, и в последний,

раз, то мы не подивились друг перед другом тому, чему

мы стали свидетелями, а нам хотелось только поскорее

услыхать, кто из нас и о чем знает.

С величайшим интересом и вниманием и почти весе­

ло слушал он мои рассказы о том, что делается в глухой

русской деревне, в Тульском медвежьем углу, из кото­

рого я попал в уплотненную квартиру Блока, за малень­

кий стол с самоваром, черным хлебом, маслом и боль­

шой грудой папирос, которыми особенно старательно уго­

щал меня Александр Александрович, говоря:

— Курите, курите, у меня их очень много, теперь я

продаю книги, и вот, видите, и масло и папиросы.

Я утешаюсь тем, что многое в наших библиотеках была

лишним и заводилось так себе — по традиции.

И сказал он это без всякого раздражения или злобы,

а тоже почти весело.

Выслушав мой рассказ о том, как мне пришлось по

долгу моей службы, чтобы сохранить для детей молоко

89

в детских домах, спасать скот и менять на ситец сено и

овес, Блок совершенно оживился и сказал:

— Это удивительно интересно! Вот где делается что-

то настоящее, а не у нас на каком-нибудь литературном

собрании. Удивителен, удивителен наш народ!

И не созвучны ли его слова с тем, что думал и делал

в Кремле другой великий человек, обретавший для своих

гениальных замыслов материалы в немного смешных

маленьких уездных газетках, в которых писали люди,

прежде никогда не писавшие даже писем, писали, не со­

всем умея держать перо, но писали без «бойкого стиля»,

без словесных фигур, а просто...

В последний раз я увидел Блока убиравшим на сто­

ле чайную посуду и остывший самовар. Он был в осен­

нем пальто с поднятым воротником. Он был мрачен. Он

ничего не сказал, но я понял, что мне надо уходить.

Я стал прощаться, и Александр Александрович не воз­

ражал, а, держа в руке какую-то бумажку, глухо про­

цедил:

— А революция-то кончилась!

Я, любопытствуя, протянул руку за бумажкой, но он

отбросил ее на свой письменный столик и сказал:

— Нет, это пустяки, это тут кое-что мое, а насчет это­

го я только сейчас думал. Тяжело, очень тяжело!

Это были последние слова, сказанные мне Блоком.

Мы расстались.

И Блок умер.

Умер он, конечно, не от холода и голода, как творила

легенда людей, пескарно злобствующих на революцию,

а умер оттого, что приспело его время, он так же умер

бы и без революции.

Неужели не ясно всем, как должен был умирать в

старой России русский гений?

Г. АРЕЛЬСКИЙ

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ А. БЛОКЕ

Как о самом А. А. Блоке, так и об его творче­

стве писалось так много, что нет никакой необходимости

говорить об этом еще раз. Я хочу коснуться здесь лишь

одного эпизода из жизни А. А. Блока, о котором никто

не упомянул в многочисленных, за последнее время, вос­

поминаниях, тем более, что этот эпизод имел, некоторым

образом, отражение в его творчестве.

А. А. стал мне особенно близок в ноябре 1911 года,

хотя и позже я встречался с ним и не прерывал знаком­

ства, и только за период революции я совершенно поте­

рял его из виду; об его неожиданной смерти я узнал

в провинции, где жил все время.

В 1911 году А. А. жил на Петроградской стороне, на