Александр Блок в воспоминаниях современников

ки, фраки, хорошее шампанское, и плохой французский

язык, и тосты — и предпочла курсисток.

На этот вечер приехали и дамы-патронессы, посвятив­

шие свою жизнь борьбе за равноправие женщин. Одна

из них, писательница Ариадна Владимировна Тыркова-

Вергежская, знавшая меня с детства, сказала после мое­

го выступления: «Вот Аничка для себя добилась равно­

правия».

В артистической я встретила Блока.

Я спросила его, почему он не на чествовании Верхар­

на. Поэт ответил с подкупающим прямодушием: «Оттого,

что там будут просить выступать, а я не умею говорить

по-французски».

К нам подошла курсистка со списком и сказала, что

мое выступление — после блоковского. Я взмолилась:

«Александр Александрович, я не могу читать после вас».

Он — с упреком — в ответ: «Анна Андреевна, мы не те­

нора». В это время он уже был известнейшим поэтом

России. Я уже два года довольно часто читала мои стихи

в Цехе поэтов, и в Обществе ревнителей художествен­

ного слова, и на Башне Вячеслава Иванова, но здесь все

было совершенно по-другому.

Насколько скрывает человека сцена, настолько его

беспощадно обнажает эстрада. Эстрада — что-то вроде

плахи. Может быть, тогда я почувствовала это в первый

94

раз. Все присутствующие начинают казаться выступаю­

щему какой-то многоголовой гидрой. Владеть залой

очень трудно — гением этого дела был Зощенко. Хорош

на эстраде был и Пастернак.

Меня никто не знал, и, когда я вышла, раздался

возглас: «Кто это?» Блок посоветовал мне прочесть «Все

мы бражники здесь...». Я стала отказываться: «Когда я

читаю: «Я надела узкую юбку...», смеются». Он ответил:

«Когда я читаю: «И пьяницы с глазами кроликов...» —

тоже смеются».

Кажется, не там, но на каком-то литературном вечере

Блок послушал Игоря Северянина, вернулся в артистиче­

скую и сказал: «У него жирный адвокатский голос» 1.

В одно из последних воскресений 1913 года я принес­

ла Блоку его книги, чтобы он их надписал. На каждой

он написал просто: «Ахматовой — Блок». А на третьем

томе поэт написал посвященный мне мадригал: «Красота

страшна» — Вам скажут...». У меня никогда не было

испанской шали, в которой я там изображена, но в это

время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня.

Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не

носила. Не случайно это стихотворение написано испан­

ской строфой романсеро. И в последнюю нашу встречу,

за кулисами Большого драматического театра весной

1921 года, Блок подошел и спросил меня: «А где испан­

ская шаль?» Это — последние слова, которые я слышала

от него.

В тот единственный раз, когда я была у Блока 2, я

между прочим упомянула, что поэт Бенедикт Лифшиц

жалуется на то, что он, Блок, одним своим существова­

нием мешает ему писать стихи. Блок не засмеялся, а от­

ветил вполне серьезно: «Я понимаю это. Мне мешает

писать Лев Толстой».

Летом 1914 года я была у мамы в Дарнице, под

Киевом. В начале июля я поехала к себе домой, в деревню

Слепнево, через Москву. В Москве сажусь в первый по­

павшийся почтовый поезд. Курю на открытой площад­

ке. Где-то, у какой-то пустой платформы, паровоз тормо­

зит, бросают мешок с письмами. Перед моим изумленным

взором неожиданно вырастает Блок. Я вскрикиваю:

«Александр Александрович!» Он оглядывается и, так

как он был не только великим поэтом, но и масте­

ром тактичных вопросов, спрашивает: «С кем вы едете?»

Я успеваю ответить: «Одна». Поезд трогается.

95

Сегодня, через пятьдесят о д и н год, открываю «Запис­

ные книжка» Блока и под 9 июля 1914 года читаю: «Мы

с мамой ездили осматривать санаторию за П о д с о л н е ч н о й . —

Меня бес д р а з н и т . — Анна Ахматова в почтовом поезде».

Блок записывает в другом месте, что я вместе с Дель-

мас и Е. Ю. Кузьминой-Караваевой измучила его по те­

лефону 3. Кажется, я могу дать по этому поводу кое-какие

показания.

Я позвонила Блоку. Александр Александрович со

свойственной ему прямотой и манерой думать вслух

спросил: «Вы, наверное, звоните, потому что Ариадна Вла­

димировна Тыркова передала вам, что я сказал о вас?»

Умирая от любопытства, я поехала к Ариадне Владими­

ровне на какой-то ее приемный день и спросила, что ска­

зал Блок. Но она была неумолима: «Аничка, я никогда не

говорю одним моим гостям, что о них сказали другие».

«Записная книжка» Блока дарит мелкие подарки, из­

влекая из бездны забвения и возвращая даты полузабы­

тым событиям: и снова деревянный Исаакиевский мост,

пылая, плывет к устью Невы, а я с моим спутником с

ужасом глядим на это невиданное зрелище, и у этого дня

есть дата — 11 июля 1916 года, отмеченная Блоком.

И снова я уже после Революции (21 января 1919 го­

да) встречаю в театральной столовой исхудалого Блока

с сумасшедшими глазами, и он говорит мне: «Здесь все

встречаются, как на том свете».

А вот мы втроем (Блок, Гумилев и я) обедаем

(5 августа 1914 года) на Царскосельском вокзале в пер­

вые дни войны (Гумилев уже в солдатской форме).

Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для

оказания им помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля

сказал: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то

же самое, что жарить соловьев».

А через четверть века все в том же Драматическом

театре — вечер памяти Блока (1946 год), и я читаю толь­