Александр Блок в воспоминаниях современников

духа, поднималось бы на высоту истинного энтузиазма

и мудрой, широко-народной и детски-радостной, как

жизнь, романтики.

К утру Блок страшно устал от всех этих мучительно

обуревавших его дум и чувств. Казалось, совесть Блока

требовала чего-то, разрешения каких-то очень сложных

и больших вопросов, неотрывных от всего человечества в

целом, от дум о людях, о массах, от которых так далеки

мы, художники.

На рассвете Блок подвел меня к окну и, указав

на огромные заводские трубы, в красновато-туманной заре,

медленно и значительно проговорил: «Вы видите эти

трубы? Видите, как они молчаливы? Они молчат еще, но

скоро заговорят. Я чувствую это. Их голос будет грозен.

Нам всем надо много думать об этом». Слово «надо»

сорвалось с уст Блока с особенной душевностью и

скорбью о тех и к тем, о ком он думал и для кого в тот

миг говорил... Глубокое молчание охватило нас, и мы,

тихие, после этого расстались.

Я ушел от Блока, упоенный беседой и моей встречею

с ним, всегда действительно изумительно думающим по-

своему, по-особенному человеком; совесть в нем никогда

не засыпала, несмотря на всю его изысканность и огром­

ный нежный эстетизм. Мне было радостно в ту ночь идти

навстречу заре и рассвету.

E. M. ТАГЕР

БЛОК В 1915 ГОДУ

Я не была с ним з н а к о м а , — не имела этой радости,

этой высокой чести. Но, вместе со всем моим поколением,

я постоянно ощущала его присутствие в нашей жизни.

Я ведь принадлежала к тому поколению, на которое —

по меткому слову К. И. Чуковского — Блок действовал

как луна на лунатика. Шел первый год первой мировой

войны. Со страниц книг и журналов к нам неслась «ро­

ковая о гибели весть» 1 — это был его, блоковский, голос.

И реально, физически я его слышала, на литературных

концертах, на вечерах в Тенишевском зале, в Певческой

капелле... Ни с чем не сравнимый голос! Как будто глу­

хой, почти монотонный — и преисполненный такой

скрытой страсти, так глубоко залегающей силы. Как вол­

новали нас — университетскую молодежь — эти мнимо-

однообразные интонации! Мало с к а з а т ь , — волновали. Как

всякое приближение гения, это потрясало, сбивало с ног.

«И была роковая отрада» 2 в том, чтобы все твое суще­

ство содрогалось, следуя подъемам — падениям этого

колдовского ритма.

Раз только довелось мне приметить, как магический

ритм надломился. Это было на расширенном писательском

выступлении в зале петроградской Городской думы 3.

Блок прочитал «Река раскинулась...», прочитал «К Музе»,

прочитал «Грешить бесстыдно, непробудно...», — все

прочитал, не изменяя своей антидекламаторской, анти­

актерской, своей священнодейственной м а н е р е , — и начал

читать «На железной дороге»:

Под насыпью, во рву некошенном,

Лежит и смотрит, как живая...

101

Он дочитывал уже последние слова:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена...

И вдруг что-то случилось: губы дрогнули, голос жа­

лобно зазвенел. «Все больно...» — прошептал он потерян­

но — и, не поклонившись, быстро ушел с эстрады.

«Ему больно. Ему на самом деле б о л ь н о » , — говорила

я про себя. Я что-то новое поняла в искусстве. А заод­

но — и в жизни; ибо искусство и жизнь тогда для меня

не существовали раздельно. И вообще, я только еще со­

биралась начать что-нибудь понимать: мне ведь не было

еще и двадцати лет.

Совсем по-другому выглядел Блок на литературном

вечере в зале Тенишевского училища 4. Прочитав стихи

на эстраде, он перешел в публику и занял место рядом с

Л. А. Андреевой-Дельмас. Она была ослепительна, в ли­

ловом открытом вечернем платье. Как сияли ее мрамор­

ные плечи! Какой мягкой рыже-красной бронзой отлива­

ли и рдели ее волосы! Как задумчиво смотрел он в

ее близкое-близкое лицо! Как доверчиво покоился ее

белый локоть на черном рукаве его сюртука!

И опять по-другому я вижу его весной 1915 года в

зале Географического общества в Демидовом переулке.

В этом зале происходили заседания петроградского Рели­

гиозно-философского общества, представлявшего собою

цитадель дореволюционного идеализма. Блок состоял в

этом обществе действительным членом и был его посто­

янным посетителем 5. С неизменным выражением вежли­

вого внимания он выслушивал более или менее простран­

ные доклады на гносеологические и психологические

темы. Доклады эти не вызывали особого оживления в

зале, да они на это и не претендовали; работа общества

полностью протекала в области отвлеченных идей, выска­

зывания чаще всего имели изысканный и бесстрастный

характер. Но то заседание, о котором идет речь, было

посвящено не совсем обычным занятиям: на повестке дня

стоял вопрос о поведении В. В. Розанова — критика,

философа и религиозно мыслящего публициста. Со свой­

ственным этому деятелю глубоким презрением к нормам

общественных приличий, он перешел все границы допу­

стимого в своем злобном газетном выступлении, обращен­

ном к русским политэмигрантам. Руководство Религиоз­

но-философского общества предложило исключить

102

Розанова из состава членов 6. Выступая по предложению,

джентльмен и сноб Д. В. Философов отбросил свою отлич­

но выделанную выдержку, отказался от привычных своих

мягких полутонов. Он начал с силой: «Даже «Новое вре­