Алька. Кандидатский минимум

Командировка планировалась на один день – ночным до Горького, утром на заводе подписать акт и командировку, вечерним в Москву. Всё так и происходило, но вечером на железнодорожном вокзале оказалось, что билетов до Москвы нет. Имея уже определённый опыт преодоления таких проблем, я, поболтавшись без пользы по вокзалу, притёрся как бы невзначай к дежурившему менту. Глядя куда-то вдаль, произнёс:

– А хорошие погоды у вас в Горьком установились.

Мент охотно поддержал беседу:

– Да, неплохие, а вот всю ту неделю дождило.

Выдержав паузу, я вздохнул и добавил:

– Хорошо у вас, а ехать надо.

– Это верно, но, если надо, так что уж, надо ехать.

– Надо ехать, а билетов-то нет.

– А куда Вам надо-то?

– В Москву, в столицу надо.

– Да, это непросто – нет в Москву билетов-то.

– Это верно, нет билетов. Но надо как-то помогать.

Мент оживился, отчаянно жестикулируя, как бы приглашая кого-то в свидетели, он произнёс:

– Ну, ты ж пойми – кассиру же дать надо, мне тоже чего-то полагается.

– Конечно, полагается, и тебе, и кассиру. Пойдём, на месте расплатимся.

– А когда ехать собираетесь?

– Как тут же, так сразу.

Воодушевлённый милиционер направился к кассам, я двинулся вслед за ним. Подошли к закрытому окошку – мент постучал по стеклу. Кассирша, увидев его в окошке, открыла окно – они пошептались, и мент назвал цену. Цена оказалась приемлемой, я получил билет, мент – деньги.

Где-то в октябре Санька Тележников, Баринов, Валька Харитонов, я – были ещё ребята, но не помню всех – решили выпить. Обошли весь район, но водки не нашли. Последним заведением, которое мы навестили в поисках алкоголя, была стекляшка – кафе в Булонском лесу. Зашли – зал был полупуст, ясно – водки нет, но подошли всё же к барной стойке.

– Водка есть?

– Нет, вино есть грузинское – Вазисубани.

Ну, хоть что-то. Решили присесть здесь, взяли по шашлыку, вина, разговаривали, повторили, снова пили, и я вдруг заметил – вечер длится. Вроде бы ты выпил, и немало, ощущаешь подъём, но голова вполне свежая – тебя не нахлобучивает, как это бывает после водки. Интересно, что такие ощущения испытал не только я, и мы решили заключить пакт о том, что впредь будем для сопровождения наших застолий выбирать исключительно сухие вина. Сашка пошёл на кухню, отмочил этикетку с одной из бутылок, и, высушив её на батарее, затем мы написали на ней текст нашего договора, дав ему наименование «Булонская конвенция», и все расписались. Санька взял её на вечное хранение – у него дома для этих целей был специальный альбом.

Вообще-то собирались мы не ради того, чтобы выпить, хотя выпивка была обязательным сопровождением наших встреч, главным было общение, и происходило оно по-разному. Мы с Генкой, когда собирались у меня, читали вслух стихи, происходило это так: в поэтические сборники на страницах с любимыми стихами я вкладывал закладки, открывали и читали вслух. Как-то у себя дома Сашка Баринов играл на фортепьяно сонаты Бетховена, много говорили.

В начале зимы три ценителя поэзии и музыки – Сашка Баринов, Генка и я – поехали в Выксу – Сашке надо было провести эксперимент на прокатном стане. Он с ребятами с прокатки привёз на вокзал кучу аппаратуры, осциллографы, выпрямители, усилители и чего-то ещё – ящиков и коробок восемь-десять. По традиции в купе выпили, причем казалось, что выпили немного, но Генка – враг культурного досуга, видно, принял ещё до поездки, и его изрядно развезло. Время в пути до Навашино – шесть-семь часов, стоит скорый поезд в Навашино одну минуту, пассажирский – три, поэтому мы с Санькой оделись и стали таскать оборудование заранее, а Генка сидел в майке в купе и буровил:

– Вы чего, ох…ли? Нам ещё ехать и ехать.

– Гена, блин, поезд тормозит.

– Да успеем, куда вы, времени ещё выше крыши.

Делать нечего, опыт выноса подпитого пассажира из вагона у меня был – выволакивал Генкиного другана Сашку Александровича. Я схватил Петровича сзади поперёк пуза и поволок спиной вперёд из вагона, крикнув Сашке:

– Вещи его тащи и наши не забудь.

Допёр его до тамбура и просто скинул в снег. Сашка, кинув туда же его вещички, стал передавать мне оборудование, но успел я принять только пару приборов – поезд начал движение, и Сашка стал просто выкидывать аппаратуру из вагона. Главное было вернуть в МВТУ то, что осталось от оборудования, – металлические ящики с бирками, уже было не до экспериментов. Уедут – придётся платить, и платить немало. Раскидали мы ящиков метров на сто вдоль железнодорожного полотна. Ошалевший от всей этой суеты и такого негуманного подхода Генка, сидя в сугробе, стряхивал с майки снег, озирался по сторонам и материл нас так, что снег вокруг него стал розоветь.

Саня подносил скинутые в снег приборы, а я занялся Генкой – не приведи бог простудится, намаемся – опять же не чужой нам человек. Поднял его из снега, посадил на какой-то ящик из Сашкиных научных приборов, стряхнул остатки снега, натянул рубашку, свитер, пальто и нахлобучил шапку-ушанку.