Алмазный огранщик

больше и гораздо легче, гем на алмазах, но так и не смог продать ни

одной)

«МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ ПО ОГРАНКЕ АЛМАЗОВ И

РЕМОНТУ СИМЗЕВ»

(реальное предприятие, состоящее из единственного

стола с алмазным гранильным кругом, название

которого обязательно включает имена его детей

Симона и Зе'евы, хотя все упорно продолжают

называть его «Гранильная мастерская Бенни»)

«РЕДКИЕ И ЭКЗОТИЧЕСКИЕ КАМНИ

БЕНДЖАМЕН ЛИМИТЕД»

(два кило «розового льда» — кирпичиков искусственного циркония,

которые его уговорили купить ещё в 1993 году, когда они были в моде в

течение полугода, но Бенни попридержал их на семь месяцев в надежде,

что цена будет продолжать расти, а теперь его

страховой агент недоволен тем, чmo пакет занимает

слишком много места в его сейфе, и считает, что его

надо просто выбросить)

По мере того как мы приближаемся к странной входной двери, всё

громче и громче становится слышно высокое комариное пение, как будто

подходишь к огромной пещере, в которой, запертые как в ловушке,

тучами вьются миллионы этих тварей. Сама эта громадная металлическая

дверь представляет собой некое хитроумное сооружение стального

серого цвета без номера и вообще без каких-либо табличек. Высоко над

дверью, из-под самого потолка, своим всё(не)видящим оком на нас

таращится видеокамера слежения.

Шмуль нажимает на кнопку звонка, и мы ждём.

Никакой реакции.

Он нажимает ещё и ещё, и наконец из-за двери раздаётся крик: «И уже

хто там?»

Камера-то, ясное дело, как всегда, не работает — ни у кого нет ни

времени, ни желания её чинить.

«Шмуль!» — «Таки о'кей». — И вы слышите, как отпираются

бесчисленные замки, щеколды, запоры, цепочки, задвижки, крючки, защёлки, засовы, — наконец дверь со скрипом открывается.

Шум вырывается наружу, влетает вам в уши, заполняет голову. Такое

ощущение, что получасовая какофония прогулки по нью-йоркской улице

— визг тормозов, завывания клаксонов, грохот отбойных молотков —

сжата в несколько аккордов. Шмуль проходит вперёд под первыми

пристальными взглядами хозяина мастерской — «Вэй, всё в ажуре, он со

мной» — и тащит меня через «западню» (которая тоже сломана) в саму

мастерскую.

Одна-две головы на границе, за которой начинается уже просто

сплошной шум, поднимаются и, оценив ситуацию — вроде не ограбление

и не покупатель, — сразу опускаются обратно, спеша удостовериться, что алмаз едва ли в микрон не сошлифовался на нет, пока они вертелись.

Комнату перегораживают с пяток длинных и узких, как ребра, столов.

Каждый стол снабжён тремя-четырьмя вращающимися металлическими

кругами, и перед каждым кругом сидит на высоком стуле огранщик,

склонившись над своим камнем. Места располагаются с обеих сторон для

экономии ценнейшего офисного метража — чуть ли не самой дорогой

недвижимости в мире, поэтому одного огранщика отделяет от другого, сидящего наискосок, всего несколько футов. Проводя на стуле от десяти

до четырнадцати часов, вы видите только лица парней наискосок, —

хорошо ещё, если с ними есть о чём поговорить.

Такого освещения, как на алмазном производстве, нет больше нигде.

Когда коричневатая оболочка необработанного алмаза обдирается до

получения прозрачной зеркальной грани, мельчайшие частицы алмаза

откалываются и смешиваются с очищенным маслом на поверхности

металлического гранильного круга. Из-за невероятно высокой скорости

круга крошечные песчинки прозрачной алмазной пыли и капли масла

разлетаются по воздуху, эта липкая дрянь летит в ближайшую стену или

вашего коллегу, где и оседает.

Поэтому здесь каждый дюйм серый, тускло-серый. В серой-серой

комнате с серыми-серыми стенами и полом сидят серые-серые

огранщики в серых-серых рубашках, брюках и ботинках, с серыми-

серыми руками и серыми-серыми лицами. И даже окна здесь серые.

Можно побывать на тысячу футов под землей или на сороковом этаже

сверкающего снаружи стеклом нью-йоркского небоскрёба (где полно

алмазных цехов), но так и не увидеть отличия подземного освещения от

серой мглы, пробивающейся через окна. Не перестаю изумляться, глядя, как из тёмных преисподних появляются на свет изысканные ювелирные

камни. Это всё равно что смотреть на розовый лотос на пруду возле

нашего монастыря в Индии, который вырастает из единственной почвы,

дарующей ему жизнь, — смеси ила и грязи. Буддисты обожают эту

метафору — Можем ли мы быть как лотос? Можем ли и мы