Amor legendi, или Чудо русской литературы

Уже в первой фразе повести Бунина сообщается о том, что господин едет в Старый Свет. В заключительных же фразах текста его труп возвращается «на берега Нового Света» (327). Роскошный лайнер – шедевр технологии – создан «гордыней Нового Человека со старым сердцем». Номинативы цели путешествия и современного человека Бунин выделил прописными буквами, что соответствует соблюдаемой им графической традиции написания сакральных номинативов (Бог и т. п.). В ранних редакциях повести речь шла не только о «гордыне Нового Человека», но и о «гордой Америке»[577]. Акцентуация и противопоставление Старого и Нового как таковых способно вызвать многочисленные ассоциации: можно вспомнить, например, культурно-географическую оппозицию Америка-Европа, можно увидеть намек на социальный статус выскочки-нувориша как «Homo novus»[578], но первая и неизбежная ассоциация – это, конечно, библейская антитеза «ветхого» (старого) и «нового» человека, открытым текстом сформулированная и развитая в посланиях апостола Павла.

В библейской традиции учение апостола Павла о ветхом и новом человеке отмечено соответствующими вводными фразами: «Отложите ветхого человека, ‹…› облекитесь в нового» (Рим. 6; Еф. 4; Кол. 3). Эти фрагменты являются в высшей степени выразительным комментарием к повести Бунина. Павел призывает к тому, чтобы «новый человек», образ и подобие божие, познавший Христа, отложил «ветхого Адама» с его идолослужением, «раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою» (Еф. 4:31). Идолопоклонство «ветхого человека» – это дьявольское наущение (Еф. 4:27). Кто же останется и далее преданным соблазнам земной жизни и будет глух к пророчествам (ср.: Дан. 5), будет низвергнут господним гневом во мрак и погибель. Обновленный человек должен быть – по ту сторону всех национальных и социальных барьеров – только смиренным, подобно Христу:

‹…› нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Кол. 3:11).

Здесь мы можем найти объяснение бунинской склонности изобразить в повести своего рода парад многочисленных безымянных представителей всех частей света. Это не имеет ничего общего с «антибуржуазным» или «антиколониальным» пафосом, как пытались утверждать многие исследователи советского времени. В 1915 г., когда Бунин писал «Господина из Сан-Франциско», Первая мировая война набирала свою силу в позиционной войне, воздушных боях и газовых атаках. Безумие безвестной и безымянной смерти царило повсюду.

Живет ли человек в «Новом Свете» Америки или в «Старом Свете» Европы, в Азии или в Африке – это не имеет никакого значения до тех пор, пока он не в состоянии освободиться от «старого сердца». Если ему это не удается, дьяволу легко с ним справиться, и с престола Гибралтарских скал он может спокойно следить за плаванием корабля дураков, каждый пассажир которого – имярек. Бунин выражает опасение, что этот мир не основан на «камне-Петре» и не направляем в безопасную гавань христианской церковью. Надежды этого мира, возможно, уже покоятся в гробу, подобно телу господина из Сан-Франциско в трюме «Атлантиды», поскольку люди слишком часто не находят ведущего к Богу верного пути спасения между Сциллой Ветхого и Харибдой Нового мира (ср.: Мф. 26:28; 1Кор. 11:25). «Возвращение» господина исчерпано чисто географическим аспектом – это не истинное спасение на пути очищения (via purgativa). Стих Горация из оды «К государству»: «О navis, referent in mare te novi fluctus?» (Гораций. Оды. I, 14 – «Корабль, морской волной влечет тебя опять!»[579]) актуален не только по отношению к угрожаемому государству.

Бунин проштудировал не только канонические сакральные тексты разных религий (Библию, Коран, буддистские источники), но и комментарии к ним. Он даже имел дело с известными учеными, такими как Константин фон Тишендорф (1815–1874)[580], один из самых известных в то время комментаторов Нового Завета и первооткрыватель Синайского кодекса.

X. «От вещей к словам»: стиль и композиция

По словам П. Бицилли великая литература развивается на пути «от вещей к словам», а не наоборот[581]. Бунин – непревзойденный тому пример. Изучение вещей непременно должно предшествовать изучению слов. Не эффектное слово как таковое, но непредвзятое наблюдение окружающего мира и его воспроизведение в его взаимозависимостях является первым долгом писателя. Этот метод позволил Бунину превзойти все модернистские течения и в особенности символизм.