Amor legendi, или Чудо русской литературы

Однако в образе Обломова доминирует мотив обломка. Рассудительный интерпретатор поместил бы этот образ между двумя крайностями: ретроспективная руина (нечто, бывшее целым) и перспективный эскиз (нечто еще не законченное). Оба варианта удовлетворяют фигуре pars-pro-toto. Как правило, фрагменты и осколки несут в себе как представление, так и субстанцию раздробленности, сломанности и дефектности – наподобие торса античной статуи. Слово «облом» и, соответственно, «обломок» в русском жаргонном или матерном языке может иметь значение не только «грубый, неуклюжий человек», но и «вяло-депрессивная бездарность» (также и в сексуальном отношении) и «неуспех». Душевнобольные или внутренне надломленные пациенты психиатров тоже именуются окказиональным термином «обломки»[635].

Является ли подобное осколочное существо «лишним человеком» (если использовать это определение как литературоведческий термин)? Обломов – один из главных представителей когорты русских «лишних людей», как определил этот тип Тургенев в своем рассказе 1850 г. «Дневник лишнего человека». Галерея «лишних людей» создана всей русской литературой XIX в. от Пушкина до Чехова (этот последний опубликовал в 1886 г. рассказ «Лишние люди»[636]). К числу характеристик, которые Обломов получает от автора и персонажей, а также дает сам себе, относятся: «ненужный», «праздный» и «мертвый человек».

Хотя литературный тип homo superfluus (лишний человек) не является ни библейским, ни общекультурным, он всегда в той или иной степени существовал в литературе. Роман «Обломов» может быть прочитан как своего рода ламентация по поводу всех враждебных просвещению жизненных явлений вообще и их русской разновидности – «обломовщины» – в частности. В современном мире традиционные ценности и общественный строй размываются все больше и больше: это ведет к возникновению типологического – фрагментаристского и «безродного» – литературного персонажа. Исчезновение centra securitatis[637] обусловливает недостаточность самоопределения, сопровождаемую изнуряющим страхом перед возможностью выпадения из общества и участью «лишнего» человека. Где мое место в обществе? Этот фундаментальный вопрос, чреватый многими сомнениями, ставили все русские писатели, начиная с Гоголя. Как заметил Томас Манн, размышляя именно о Гоголе, русская литература XIX в. с самого начала была подготовкой к модернизму[638].

В современной немецкоязычной литературе периодически появляются тексты, в заглавиях которых встречается понятие «лишний». Я назову только произведения Лены Крист (1881–1920) «Воспоминания лишней» (Lena Christ, «Erinnerungen einer Überflüssigen», 1912), Мелы Хартвиг (1893–1967) «Лишний ли я человек?» (Mela Hartwig, «Bin ich ein überflüssiger Mensch?», 1930–1931) и Габриэлы Ридле (Gabriele Riedle, род. 1958), «Лишние люди» (2012; изд-во H.M. Enzensbergers «Andere Bibliothek», Bd. 327). Сравнение типологии немецких и русских «лишних людей» могло бы стать интересной компаративистской проблемой[639].

II. Бездомность – бесприютность

«Бездомность» – это сквозная тема современной литературы[640]. Человек и в буквальном, и в переносном смысле бесприютен. Вследствие размывания порядка человек стал безродным, он гоним жаждой поисков утраченного времени, утраченных свойств, утраченной любви, утраченного статуса, утраченной избранности, в общем – утраченного «дома». Насколько этот опыт утраты актуален и для России, показала в своей недавней статье «Всяк на Руси – бездомный» Ангелина Едиг[641].

Одной из центральных тем романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» является именно бездомность/домашность. Анна разрушает домашний очаг и своей первой, и своей второй семьи. Левин, напротив, привержен дому и поместью, браку и созиданию семьи, наконец, стабильности естественной жизни – социальной, моральной и религиозной. После многих разочарований и борьбы за существование он находит свое место и в нем – прочную опору. Пугающая и разрушительная бесприютность характерна и для романных миров Ф.М. Достоевского («случайное семейство»), И.С. Тургенева (упадок «дворянских гнезд»), Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова (вырождение семьи) – и, наконец, И.А. Гончарова.