Amor legendi, или Чудо русской литературы

2. Не только философия, но и многие другие значимые научные отрасли истории духовной жизни в России, а позже и в Советском Союзе, не могли прогрессировать должным образом. Важная для развития истории понятий классическая филология, равно как и юриспруденция, пережили «катастрофический упадок» после 1917 г.[903] Кроме того, в России не было прочных оснований для укоренения римского права – соответственно, от этого страдало усвоение системы понятий и нравственных ценностей персонализма[904]. В спорных случаях предпочтение всегда отдавалось церковно-каноническому праву. Разделение функций юриста по профессии и священника по сану, изначально связанное со становлением римского права, долгое время не имело своего русского эквивалента, а во времена Советского Союза преобладала, так сказать, личная уния «идеологически грамотного священника» и партийного прокурора. К тому же древнерусское судопроизводство часто предпочитало казуистическое решение по отдельным частным случаям и бытовое право положительному правовому регулированию, которое могло бы способствовать осознанию действующей правовой культуры с ее основными ценностями, зафиксированными в соответствующих понятиях. Повальная безграмотность проделала всю оставшуюся работу. В марксистско-ленинистской исторической науке после 1917 г. вновь возобладала идеологическая система принуждения, которая, разумеется, разрушила теологию и историю религии. Свобода мысли могла существовать только во внутренней эмиграции. Еще больший вред истории понятий нанесло начавшееся после перестройки на волне своего рода юношеского максимализма вышеупомянутое засилье модных популярных теорий. Философ Одо Марквард считает, что не легковерная молодежь, а люди, достигшие зрелого возраста, являются «…особенно теоретически одаренными, поскольку с течением времени жизни – по меньшей мере – редуцируется склонность к единомыслию»[905]. И разве не «склонности к единомыслию» и «иллюзии бесконечности» требовали православие и коммунистическая идеология? Укорененное в философии понятийное мышление, требующее, напротив, самостоятельности, противостоит и тому и другой.

3. Русское и западное языкознание занималось в первую очередь этимологией, семантикой, лексикологией, фразеологией и терминологией, а не классической историей понятий. Формальные описательные модели лингвистики, математическая лингвистика и информатика еще больше отдалены от истории понятий. В 1971 г. Мартин Хайдеггер заметил:

Сознательно или бессознательно, но вычислительная лингвистика проделывает подготовительную работу, которая гарантирует господство информатики, т. е. науки о строении и использовании компьютера. Речь идет уже о поколениях компьютеров, что ‹…› означает прорыв витальности в рукотворную технику. Тот же смысл заключают в себе распространенные высказывания философии о способах и моделях представления[906].

Можно сказать, что лингвистика постепенно превращается в одну из естественных наук, и это влечет за собой потерю представлений об «исторических основах языка»[907]. Так называемый лингвистический поворот (Linguistic Turn) в истории и культурологии неспособен сбалансировать это однобокое развитие.

Еще хуже дело обстоит в литературоведении. Научные направления, такие как формализм, структурализм, риторика, нарратология, деконструктивизм, абсурдизм и др. не вносят ни малейшего вклада в развитие истории понятий. Многие, в особенности молодые, литературоведы занимаются исключительно литературой нового времени или только современной литературой. Филология в строгом смысле слова сегодня больше не ценится. Сегодня особенно привлекательными отраслями гуманитарной науки являются теория средств массовой коммуникации, коммуникативные стратегии, или Iconic Turn (иконический поворот). Нормативные методы пользуются куда большей популярностью, нежели подобные истории понятий смыслообразующие подходы[908]. Поэтому тяжелая участь, постигнувшая в Советском Союзе широкие круги академической элиты, сопровождается ныне еще и актуализирующимся саморедукционизмом[909]. И любой популизм, независимо от того, коренится ли он в идеологии тоталитарного режима, или в модных тенденциях, неизбежно влечет за собой манипуляцию понятиями.