Amor legendi, или Чудо русской литературы

Тем не менее не следует забывать, что наряду с «Основными историческими понятиями» существует не менее значительный «Исторический философский словарь» («Historische Wörterbuch der Philosophie», Basel; Darmstadt, 1971–2007. 13 Bd.). Он также заслуживает хотя бы частичного перевода на русский язык. Философские, теологические или правовые понятия, такие как истина, совесть, обязанность, привычка, грех, вина, забота (беспокойство) или свобода имеют более глубокие диахронические корни и распространены несравненно шире, чем политические понятия нового времени. Основополагающие гуманитарные дисциплины – философия (прежде всего!), история языка, классическая филология, теология или юриспруденция – это истинные прародители истории понятий, поскольку история существования этих отраслей гуманитарного знания уходит далеко во времена Античности.

Разумеется, следует признать, что философские понятия по определению труднее постигнуть, нежели специфические понятийные системы определенных исторических эпох, например, новейшей политики и социальной истории. Поэтому не случайно история понятий периодически приходит в соприкосновение с историей идей, историей проблем, историей концептов, историей метафор, историей мотивов и тому подобными ответвлениями фундаментальной гуманитарной науки – границы между ними очень зыбки и текучи. Поэтому узко специализированные на определенных эпохах историки предъявляют истории философских понятий упрек в том, что она имеет «плавающий фокус» («Понятия о России», т. I, с. 35). Действительно, многие такие понятия нуждаются в определенной «эластичности диапазона», как назвал это свойство Ханс Блуменберг[920]. Ориентированные на философию историки понятий стабильно отказываются от «релятивистского историзма» и прочно придерживаются следующей исходной установки: «История понятий, прежде всего, решительно отвергает такое ограничение определения понятий, которое обусловлено историческим фактором»[921]. Следовательно, история понятий использует самые разнообразные смежные области науки[922].

Конечно, это не упрощает проблему. Однако трудно представить себе осмысленную политику и рациональный социальный строй, в основе которых не лежало бы философское понятие «добродетель». Следовательно, для адекватности истории понятия наряду с политическими и социально-историческими дефинициями необходимо предпринять и философское «усилие понятия» (Гегель). В истории русской мысли к этому аспекту истории понятий существует традиционный интерес, который нуждается только в интенсификации и систематизации уже достигнутых результатов. Исследования в области истории понятий, предпринимаемые русскими историками и философами, не должны быть просто соседствующими или даже противоборствующими, они должны стать сотрудничеством. Для этого есть все необходимые предпосылки.

«Homo sum» – «Europaeus sum» – «Slavus sum»: к вопросу о культурном споре между просветительством, евроцентризмом и славянофильством в России и западнославянских культурах

I

Всем нам хорошо известна латинская поговорка «[Pro captu lectoris] habent sua fata libelli»[923]. С тем же успехом можно сказать и то, что «Habent sua fata dicta», или, точнее, «Habent sua fata sententiae» («Изречения/сентенции имеют свою судьбу»). Особенно же поучительны истории тех сентенций и афоризмов из арсенала крылатых выражений, которые генетически укоренены в античных текстах или Библии. Кому неизвестны такие формулы и topoi, как «Gnothi seauton» («Познай самого себя»)[924], «Heureka!» («Эврика!»), «Alea iacta est» («Жребий брошен»), «Sapere aude» («Имей мужество пользоваться собственным умом»), «Ecce homo!» («Се человек!». Ин. 19:5), «Noli me tangere!» («Не тронь меня!». Ин. 20:17) и подобные им?

Однако же наряду с такими выражениями, которые особенно легко запоминаются в силу своего предельного лаконизма и особенно широко распространены – вплоть до того, что, благодаря своей выразительности, они зачастую становятся названиями книг, существует еще множество оборотов сентенциозного типа, которые менее известны, но не менее богаты смыслами, и потому гораздо более нуждаются в соответствующих комментариях. История их бытования связана не столько со сферой гномической мудрости элитарного или псевдоэлитарного обиходного языка, в данном случае, скорее, факультативной, сколько с основополагающими текстами духовно-правовой истории – в самом широком смысле этих слов. И временами подобные выражения могут обретать неожиданную актуальность.