Amor legendi, или Чудо русской литературы

Вся западноевропейская историография вплоть до позитивизма конца XIX в. гуманистична. Каждый историк продолжает собою поколение гуманистов. В сущности, было бы очень затруднительно ответить на вопрос о том, на каком именно основании можно объединить этих гуманистов: от Фукидида до Полибия, от Цицерона до Макиавелли, а от этого последнего – до Нибура, Ранке, Моммзена и Мейнеке. Пока что в вопросе о принципах, связующих между собою всех перечисленных гуманистов, мы сходимся на одном: без исключения все они объединены одним и тем же символом веры: «Homo sum. Nihil humani a me alienum puto»[948].

Примечательно, что в России постоянно давало о себе знать стремление включить идеологическое течение западничества в парадигму гуманизма. Московский историк Владимир Герье в 1880 г., в первом номере вновь созданного журнала «Исторический вестник», выступил со следующим заявлением итогового характера:

Приверженцев европейского, общечеловеческого направления называли западниками; это было одностороннее, неверное наименование. ‹…› Западники 30–50 годов имели право на совершенно иное название. Это были русские гуманисты. Нет основания приурочивать этот термин исключительно к эпохе ренессанса ‹…›. Идеалы гуманизма развивались и расширялись под влиянием европейской науки и европейской мысли. ‹…› На этом гуманизме воспитались классические поэты Германии: Лессинг, Гердер, Шиллер и Гёте ‹…›. Этот обогащенный, облагороженный новыми идеями XIX в. гуманизм – продукт европейской общечеловеческой цивилизации, – вот что пытались провести в наше общество русские гуманисты, так называемые западники сороковых годов! Не замену национального западным ставили они себе целью, а воспитание Русского общества на европейской универсальной культуре, чтобы поднять национальное развитие на степень общечеловеческую, дать ему мировое значение[949].

Именно к западничеству как идеологическому течению русской мысли традиционно причисляется московский профессор истории Тимофей Грановский. В год его смерти (1855) И.С. Тургенев охарактеризовал его следующим образом:

От него веяло чем-то возвышенно-чистым; ему было дано (редкое и благородное свойство) не убежденьями, не доводами, а собственной душевной красотой возбуждать прекрасное в душе другого; он был идеалист в лучшем смысле этого слова – идеалист не в одиночку. Он имел точно право сказать: «Ничто человеческое мне не чуждо» – и потому и его не чуждалось ничто человеческое[950].

Совершенно аналогичные формулировки мы найдем и в более позднем тексте Тургенева, в его «Воспоминаниях о Белинском», где, между прочим, писатель замечает: