Amor legendi, или Чудо русской литературы

Долгое время Россия была сухопутной, а не морской страной – ей неведом миф Архипелага, зато хорошо известен «Архипелаг ГУЛАГ». Речное судоходство преобладало над морским: по этой причине маринистика в русском искусстве – за исключением Айвазовского – второстепенный сюжет. Типичнейший из всех русских литературных героев, Обломов, ничего на свете так не боялся, как рек и океана. Напротив, Бунин, как ни один из русских классиков (исключая Гончарова), знал и любил корабли и морские путешествия. Сюжеты многих его произведений связаны с морем. Во время своего путешествия на Цейлон в начале 1911 г. – плавания по тихому морю и «блестящим волнам», но и сквозь шторм и «пустой простор этих “вод многих”» – Бунин вел морской дневник, который в современных изданиях печатается под названием «Воды многие» (Пс. 28)[544]. Перед лицом океана и «Господа над водами многими» исчезает человеческая заносчивость – так же как исчез в глубинах океана «Титаник», гибель которого 15 апреля 1912 г. сразу же стала своего рода эталоном техногенной катастрофы в современную эпоху[545].

Не только айсберги, но и подводные лодки могут утопить самый мощный корабль (вспомним о судьбе «Лузитании», потопленной в мае 1915 г.!), так что «Погибшие суда» («Lost liners») немедленно дали пищу воображению художников и стали темой изобразительного искусства[546]. Макс Бекман, к тому времени уже изобразивший на одной из своих картин разрушение Мессины, в 1912–1913 гг. создал монументальное полотно «Гибель “Титаника”». Освальд Шпенглер уже в 1912 г. определился с названием своего будущего труда «Закат Европы», который появился в печати лишь в 1918–1922 гг. Некоторые современники Первой мировой войны вспоминали о катаклизмах столетней давности – о мощном извержении Тамборы[547] в апреле 1815 г. или о катастрофе, запечатленной на драматичном монументальном полотне Теодора Жерико «Плот “Медузы”», созданном в 1816–1817 гг.[548] В 1883 г. произошло катастрофическое извержение вулкана Кракатау[549], вызвавшее гигантскую приливную волну. Что же касается жизненного пути, «плавания по морю житейскому», то оно для Бунина в период работы над повестью «Господин из Сан-Франциско» было не меньшей угрозой, чем кораблекрушение и ужасы извержения вулкана; это был один из главных предметов размышлений писателя в мире его европейского и неевропейского настоящего и прошлого[550]. Кроме того, корабли-призраки и корабли мертвецов – это вообще один из излюбленных этнографических и литературных мотивов (вспомним хотя бы Гауфа или роман Б. Травена «Корабль мертвых»)[551].

Подобно мотиву танца мертвецов, мотив корабля дураков (navis stultifera, navicula stultorum) является устойчивым топосом дидактической метафористики, иносказательно трактующей о смехотворной преданности мирской суете (vanitas). Сатира Себастьяна Брандта («Daß Narrenschyff ad Narragoniam» – «Корабль дураков в страну дураков») – лишь один из многих примеров. Цель путешествия мореплавателя с его «дурацким хохотом» (risus stultorum) можно обозначить второй частью заглавия сатиры Брандта: «ad Narragoniam». На втором плане этой метафористики – библейские ассоциации (например, псалом 106[552]), сатирические коннотации литургического чина и травестированные намеки экклезиологической корабельной символики[553]. Переодевающийся к обеду, но при этом как бы выряженный в костюм лицедея, бунинский господин то и дело рассматривает себя в зеркало: это самолюбование пижона, не видящего в зеркале своей глупости (320). А после его смерти в вестибюле отеля невнятно бормочет попугай (322).

У Генриха Гейне (ранее Бунин перевел как минимум одно его стихотворение[554]) есть баллада «Невольничий корабль»[555]. «Суперкарго мингер ван Кук», работорговец, везет на корабле «черный товар» – «чернокожих». Когда многие негры, заключенные в душном трюме, по пути умирают, выживших вынуждают к «бешеной пляске» под гремящую музыку на почти инфернальном карнавале. В финальной же строфе мингер ван Кук воссылает Господу Богу кощунственную молитву о своем «черном товаре»:

Verschone ihr Leben um Christi will’n,
Der für uns alle gestorben!
Denn bleiben mir nicht dreihundert Stück,
So ist mein Geschäft verdorben.

Помилуй их ради Христа, за нас

Испившего чашу позора!
Ведь если их выживет меньше трехсот,
Погибла моя контора![556]

В трюме бунинской «Атлантиды» тоже надрываются если не буквальные, то фигуральные «негры», а на верхней палубе царят мнимое веселье, танцы и сладострастие. В финале повести бывшая делом всей его жизни «контора» господина из Сан-Франциско, некогда пользовавшегося рабским трудом китайцев, тоже погибает.