Amor legendi, или Чудо русской литературы

Картины Бёклина, изображающие остров мертвых, лодку, гребца и гроб, вызывают мифологические ассоциации с Хароном и Аидом. Знатоку Гомера и Вергилия, Бунину несомненно были известны знаменитые катабасисы (сошествия в Аид) «Одиссеи» (Песнь XI) и «Энеиды» (Песнь VI), равно как и поэма Данте[535]. Вратам Аида предлежит река забвения Лета. Мотив забвения возникает в первых же строках повести: имени господина из Сан-Франциско ни в Неаполе, ни на Капри, как мы уже имели случай отметить, никто не запомнил[536].

Образы ада и преисподней, несомненно, присутствуют в творческой истории «Господина из Сан-Франциско». По свидетельству Веры Муромцевой, Бунин – по собственному опыту пассажира парохода, знакомого и с его нижними палубами, и с трюмом – в апреле 1909 г. сказал:

Если разрезать пароход вертикально, то увидим: мы сидим, пьем вино, беседуем на разные темы, а машинисты в пекле, черные от угля, работают и т. д. Справедливо ли это? А главное, сидящие наверху и за людей не считают тех, кто на них работает[537].

Муромцева предполагает, что это был момент, когда в первом приближении родился замысел повести[538].

На самом деле, «Атлантида» описана как корабль мертвецов, на котором человек-имярек пляшет как на кратере вулкана. Адские мотивы неизменно обрамляют повествование. Ночью палубы корабля – и при отъезде семьи из Сан-Франциско в Европу, и при ее возвращении в Америку – «зияли во мраке как бы огненными несметными глазами» над бушующим океаном (310, 327), сирена «поминутно взвывала с адской мрачностью» «в смертной тоске» (311, 327), а в трюме корабля полыхают пламенем громадные котлы топок (311, 327), так что «подводная утроба парохода» уподобляется «мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу» (311). Над всей повестью лейтмотивно господствует адский багровый отсвет. И ни один странник по земной юдоли человеческого существования перед лицом такой концентрации инфернальных образов не в состоянии задать исполненный надежды на спасение вопрос: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1Кор. 15:55)[539]. Никакой господин – ни из Сан-Франциско, ни откуда бы то ни было еще – не в состоянии предложить смерти убраться вон: «Go away! Via!» (313). Смерть как финальный пункт жизненного пути гораздо больше требует приглашения: неизменного «Yes, come in…» (319, 324). И это тем более справедливо по отношению к господину, чуждому каких бы то ни было «мистических чувств» (318).

Господин из Сан-Франциско умирает в смокинге и бальных туфлях (320, 322). Этот косвенный мотив танца дает возможность вспомнить об образно-смысловой традиции Danse macabre (пляска мертвецов). Безымянные пары постоянно кружатся в танце и на корабле «Атлантида», и в каприйском отеле. Пароходство даже ангажировало, в качестве анимационного трюка, пару профессиональных танцоров, которые изображают влюбленную пару, чтобы внушить пассажирам мысли о чарующем счастье жизни (311, 328). Однако смерть вездесуща. Танец смерти всех вовлекает в себя и уносит прочь, независимо от возраста, пола и положения в обществе. В серии гравюр Ганса Гольбейна Младшего «Imagines Mortis», известной под названием «Пляска смерти» (1538), есть гравюра, изображающая «богача», с подписью: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк. 12:20)[540]. Это – сакральный прототип образа смерти, ожидающей богатого господина из Сан-Франциско. Служители отеля и гости изумленно и отстраненно реагируют на смерть господина, «так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти» (322). Непосредственно следующие за «богачом» гравюры Гольбейна – в поразительном соответствии сюжету повести Бунина – изображают купцов, возвращающихся из торгового плавания, и смерть, угрожающую плывущим на корабле[541]. Бунин должен был все это знать, главным образом потому, что сюжет «Пляски мертвецов» был, как и прежде, очень популярен на рубеже XX в. В 1896 г. Макс Слефогт создал картину «Пляска смерти» (известна также под названием «Маска смерти»), в год смерти Толстого (1910) Валерий Брюсов опубликовал несколько навеянных гравюрами Гольбейна стихотворений, в том числе стихотворение «Пляска смерти»[542]. Вероятно, и он, как Бунин, хорошо помнил знаменитое стихотворение Бодлера «Danse macabre»[543] из сборника «Цветы зла».

VII. Navigatio vitae: корабль, плавание по морю житейскому и Атлантида