Андреевский флаг

Григорий откинулся на спинку стула, устало прикрывая глаза: «Чертовски хочется спать!» Темно-каряя вязь строчек ломала свои стройные ряды и, будто потревоженные клопы, расползалась по странице. Однако капитан пересилил себя, стукнув кулаком по затянутому в кожу ботфорта колену. Перо, напившись чернил, начало свой скрип по странице.

«12 июля 1701 года. Вот уже четвертый день закончил свой срок с начала нашего дозора. Мысли разные: о шведах ни слуху, ни духу. Порой думается, их и вовсе нет в наших водах. Идем в видимости береговой линии, при ясной, но весьма знобливой погоде. Дважды встречались рыбачьи карбасы – люди упреждены об опасности, отправлены восвояси. Мне жаль их: простые русские люди – нужда и голод в сей грозный час принуждают их выходить в море. Прошлым вечером от “Виктории” к берегу под началом Афанасия Крыкова отшвартовалась шлюпка. Однако Федоровское – рыбачье становище – словно вымерло. Ни дымов над избами рыбаков, ни голосов поселенцев – лишь крики чаек да лай бродячей стаи собак… Крыков с дюжиной штыков и сабель обошел хижины; матросы разгребали золу, под оной еще тлели угли. По всему, население бежало из сих мест… Кто знает, возможно, видели шведов?.. Часто встречаем пустынные безымянные островки с птицами и морским зверьем на отмелях… Я впервые вижу эту суровую красоту… Велика, богата Россия! Чайки и буревестники криками указывают нам путь. Нынче зрим лишь воду и небо. Завтра возвращаемся к горлу Белого моря – Двине. Да благословит нас Господь!»

Уже сквозь дрему он вяло поперчил запись белым песком для просушки, прикрывая рот багряным обшлагом кафтана, тягуче зевнул и… перо захлебнулось в чернилах, выпало, оголяя пальцы. Капитан, уронив голову на журнал, спал, убаюканный приглушенный палубной беготней вахтенных, хлопаньем парусины и скрипом снастей; за бортом слышался бесконечный хлюп и журчание воды.

Уткнувшись в пропахший табаком рукав, капитан, казалось, не ощущал продольный размах брига, отдавшись тревожному сну, и лишь память, спотыкаясь и падая, еще цеплялась за страницы судового журнала… былых разговоров…

– Слушай и держи подо лбом, Григорий Лексеич, – вспомнились предупреждения Иевлева. – Гере адмирал шведов ярл Юленшерна – опытный вояка, истый морской волк. С ним ухо держи востро, брат! Через своих «норвегов» верных, из торгашей… стало нам доподлинно известно: «на эскадре шведской, что идет с мечом и огнем на Архангельск, проведены хитрые “маскарады”; пушечные “порты”[75] шаутбенахт велел задраить наглухо, корабельные такелажники поприкололи вдоль бортов деревянные резные гирлянды из цветов и фруктов, листьев да веселых человеческих ликов. Пушки на верхней палубе покрыты чехлами из ложных кулей и корзин. На шканцах[76] флагманской “Короны” Юленшерна приказал воздвигнуть два дюжих ларя, высотою в человечий рост, чтобы там можно было укрыть абордажных солдат, готовых к стрельбе. Передние стенки обоих ларей на раз отваливаются, падают вперед, две сотни солдат с короткими ружьями выбегают на палубу и – ать-два – готовы к баталии»[77].

…Лунев застонал во сне, на миг мучительно разлепил веки: бриг крепко шибало волной. По полу наперегонки перекатывались кружки, гусиные перья и еще какая-то мелочь. Расставив ноги и придерживаясь одной рукой за багет переборки, он захлопнул журнал, стянул сапоги и плюхнулся на койку. Сон властно и сразу взял Григория под крыло, тут же подбросив ему красочный образ врага.

Грозный шаутбенахт ярл Юленшерна возник перед Григорием внезапно, сказочным громадьем: в рыцарских средневековых доспехах, кирасе, под кожаным лосиным плащом, в стальных наколенниках и налокотниках, в позолоченном шлеме с пурпурными страусиными перьями… Он стоял на юте[78] у гакаборта[79], держась за рукоять двуручного рыцарского меча, на сияющем средокрестии которого золотыми литерами было выведено: «НИКТО НЕ ПОБЕДИТ ТЕБЯ, ВЕЛИКАЯ ШВЕЦИЯ! ПОХОД ВО СЛАВУ КОРОЛЯ!»

…Григорий как будто даже услышал медные рынды[80], которые заполошно били тревогу…

Горнисты на кораблях эскадры играли боёвку. Шведская эскадра спешно, но слаженно готовилась к сражению: пушечные порты были распахнуты настежь – «маски сорваны» – тупорылые жерла пушек хищно глядели на русский берег…

Солдаты ловко скручивали и поднимали кверху кожаные переборки офицерских кают; солдатские и матросские джутовые гамаки убирались в сетки, на ростры[81] и в кубрик – ничего лишнего не должно быть в бою, чтобы ничто не мешало и не путалось под ногами в решительные минуты баталии.

Гатлангеры – артиллерийская прислуга – в коротких кожаных куртках без рукавов вертелись у пушек: вырывались ствольные пробки, раскреплялись орудийные тали[82]; комендоры укладывали справа у лафетов[83] пыжевники и банники[84], слева вешали на крюк кошели с пыжами, с грохотом бросали на предназначенные места ломы и гандшпуги[85].

…Лунев застонал во сне: кто-то из младших офицеров с дико блестящими глазами смеялся беззвучно, по-собачьи ощерив щербатый рот. А потом, внезапно остановив скачущий взгляд, тихо шепнул на ухо: