Андреевский флаг

– Беда, капитан! Молоко скисло…

– Что-о?!

– Ужасное известие, господин капитан… Поднятая на борт скотина пала от неизвестного мора… Матросы ропщут меж собой, что сие – чей-то умысел… Щурят глаз на луну-злодейку… и шепчутся, дескать, не обошлось тут без колдовства…

Капитан сбил рукой со стула треуголку, маятно повернулся на другой бок и вдруг услышал ясную матросскую речь:

– Лекарь-то наш… иголки с говяжьими жилками лишь для офицерья бережёть.

– Эт точно, нас-то никто не станет штопать апосля смертушки… дай Бог, поп отпеть успеет… Эх, поцелуй, удача…

– Нашего брата просто кидають за борт, як дерьмо… рази ядро задарма тебе к лодыжкам привяжуть…

– Да… невесело, братцы. Заточил Карла нож на нашего Петра за голенище.

– А мы прямехонько идем на шведский нож… Тюкнут нас ноне всех тутось! Необмытых под шведский лай бросють рыбам…

– А чем, братцы, шведы от чухни отличны?

– Те же свиньи, токмо с клыками ражими. Погодь, Стенька, скоре узнаешь. Тут энтих чертей со всех волостей видимо-невидимо! Поморы бають: здеся вечно на море… творится дьявольская чертовщина.

– Я-ть тоже о сем слыхивал от рыбалей здешних. Ныне луна полнехонька, кругла, яко мамкин блинок, а энто первый знак для нечистой силы…

– Эт как же, Никифор?

– А так! Все, что солнце даеть живому, то луна – мертвому… Вода – стихия луны – усех рогатых, хвостатых сил преисподни! Никому не ведомо, чем кончится наш дозор проклятуш-ший… Ан знамо одно, братцы, без Божьей помощи и молитвы… мы все тутось мертвецы.

– Да будя пугать нас чертями, бесстыжие глаза! Али мы сосунцы малые? Присягу забыли? Нас так просто не возьмешь! Не таких ломали! Пущай только сунутся! Не слухай его, орлы! Царевы слуги ни в чох, ни в сглаз не верють! А капитан наш, Григорий Ляксеич, на что?!

– Цыть ты, Яшка! Шо твой капитан – без году неделя? Молодой он шибко, зелен горох… Ты-то лично знаешь егось? Видал в деле? А ты? Могёть, ты-ы? То-то и оно… А швед-то, братцы, не леденец на щепке. Слыхивал я днями от больших чинов: вездесущий Карла шведский ужо пол-Европы своеным каленым штыком вспахал; костьми одних врагов землю засеял, кровью других полил… А ты, балабой – хто такой швед и с чем его жруть?

* * *

– Господин капитан! Ваше благородие! Штормит! – Вахтенный матрос Демьян Хомутов наступчиво лихорадил плечо Лунева.

– Пшел вон, ирод! – зло буркнуло из-под одеяла.

– Никак невозможно-с. Тонем!!

– Сдурел, что ли? Ребра сломаешь! – Григорий утер от тенёт сна мятое, еще не вполне проснувшееся лицо. – У тебя ж, Демьян, не кулак – копыто!

Вахтенный промолчал, каменея скулами, утер сверкающие морской пылью усищи.

– Да ты никак дрейфишь, Демьян? – Капитан влез во второй ботфорт и, балансируя почище канатоходца, затянул широким шарфом кафтан, бросил в портупею шпагу.

– Не без того, ваш бродь, ишь как валяет-то, Иисусе Христе, бриг аки бочка трещит… подвахтенные Евангелие с батюшкой Киприяном читают, к смерти готовятся.

– Верно, Хомутов, не боится только дурак: ему все едино – что киселем на печи захлебнуться, что солью морскою. Подай плащ. На вахте из офицеров кто? Крыков?

– Никак нет, ваш бродь. Господин Харитонов, и Гусев-мотыль ему в помощь. После полуночи страсть как раскачало. Море р-ревет демоном, евось благородие Николай Львович распорядились фок[86] к чертовой матери… Сказывали, быдто шквал валит, велели-с за вами бежать. Извольте дожжевик набросить! – Матрос, встряхнувшись, что селезень от воды, накинул на плечи Григория Алексеевича парусиновую хламиду.

…И то верно, судно швыряло на волнах, словно ореховую скорлупу.

Григорий, глядя на боязливо притихшего вахтенного, с напускной небрежностью молвил:

– Шквал, говоришь? Эх, засиделись парни в девках. Брось, не такого черта оседлывали. Пошли.

Глава 7

…Льдистый ветрюга саданул Григория в лицо, вгрызся холодом и водяной пылью в скулы, стоило ему лишь подняться на палубу.

Он тут же нахлобучил треуголку, прикрыл шарфом уши. Волны дыбились громадные, как свинцовые горы.

– Поберегись, капитан! Да осторожней вы, рыбья чешуя! Шары-то разуй, дурак! Я-ть тебе покуражусь, чучело! Живо! – взрывался осипший от ругани голос боцмана Кормухина. Кошка[87] в его просмоленной до черноты руке покою не знала, со свистом обжигала замешкавшихся молодых рекрутов[88]

Лунев вполглаза мазнул по уходящим в небо мачтам; мощные, что стройные кедры, они устремлялись ввысь до едва различимых линий. Замысловатое переплетение канатов и рей, талей и вант[89] сливалось на высоте в нераспутанный узел. И на каждой мачте и рее мотыжились пропитанные, как губка, водой матросы: красные от ветра и холода лица; сжатые в напряжении рты.

Их башмаки скоблились по сыристым блокам – крепче держись! – спереди, сзади смерть. «Да, братцы, это вам не босиком шастать по палубе в тропиках». Григорий Алексеевич ходко поднялся на капитанский мостик.

– Доброго здравия, господа! – Он кивнул офицерам, кутавшимся в сырые плащи. Лица их были спокойны, но строги, мысли имели направление одно – штормовое.

– Ну-с, как оно, Николай Львович? Вижу, марсели убрали – славно. – Капитан встал рядом с вахтенным офицером Харитоновым.