Андрей Соболь: творческая биография

Андрею Соболю словно много своей жизни на одного, и он делит ее на многочисленных героев. Хотя более вероятен обратный вариант — его герои доигрывают, доживают то, что в жизни не удалось доиграть автору. Он пытался переиграть и продлить свою жизнь в творчестве, уравновесив таким образом утерянные возможности в жизни и их потенциальную реализацию в тексте. Но как ни парадоксально — как реальная жизнь заканчивается смертью, так практически каждый текст Соболя завершается гибелью героя. На эту особенность жизненного и творческого самовыражения писателя обратил внимание С. Шершер, отметив, кроме того, и тождественность автора своему герою: «Может быть, если бы Соболь (Гиляров) смог уравновесить себя с помощью революции, творчества, любимой женщины, он бы спасся. Но целого создать Соболь не мог ни с кем. Поэтому и нет цельного Гилярова. А только много вариантов самого Соболя»⁹.

Однако даже вне автобиографических совпадений канва жизненного пути героев из произведения в произведение практически не изменяется. Эта закономерность явственно прослеживается на протяжении всего творчества А. Соболя.

Герой живет в определенной среде: Александр («Пыль») — среди революционных эмигрантов, Мендель-Иван из одноименного рассказа — среди заключенных, Нахман («Человек с прозвищами») — в еврейском местечке, Петька («Ростом не вышел») — в окружении люмпенов, Тихоходов и Зыбин — в революционном подполье, считая сложившиеся устои, правила и нравы нормой бытия и потому молчаливо с ними соглашаясь и принимая или даже в полный голос отстаивая. Однако после некоторых событий (теракт, гибель сына, самоубийство Мины, личные драмы жены Зины и сестры Дуни) герой словно прозревает и начинает видеть мир не сквозь призму обыденного сознания, не сквозь дымку успокаивающего «так принято, так надо, так должно быть», а таким, какой он есть на самом деле.

Лишенный благообразного покрова привычного стереотипа восприятия (бытового или революционного — в данном случае не важно) мир предстает перед героем в четких контурах и резких контрастах. Освободившийся от шор революционно-политических взглядов Александр («Пыль») начинает замечать живые лица окружающих его людей, которые ранее меркли перед светом абстрактной идеи. Смерть сына, прервавшая монотонный ритм жизни старика Нахмана, заставила его оторваться от портновских инструментов и оглянуться на происходящее вокруг. А годы скитаний по Европе приводят героя-повествователя повести «Люди прохожие» к единственной мысли: «Нет у меня веры: нет живых людей, и я не живой — ни радости, ни тревоги, одна только ничем не заполнимая пустота, и с нею я иду из города в город, я иду, я прохожий и, как прохожего, меня никто не останавливает, никто не остановит» (I, 102).

Ситуация прозрения в произведениях А. Соболя подчеркивается постоянным вниманием автора к зрению героя, окружающих его людей и их глазам.

В рассказе «Ростом не вышел» Петька признается, что ходил он «все время в туманности» (I, 193), «туманным был» (I, 195), «паутина была на глазах, вроде затмения» (I, 201), «такое уж ослепление было» (I, 240), но погубив жидовочку Мину, герой начинает чувствовать «будто огонь внутри. Горит и горит…» (I, 245). Он осознает не только весь ужас произошедшего, но и беспросветный мрак своей прошлой жизни: «Глаза у меня были, а что выглядели?» (I, 246).

В романе «Пыль» Александр в самом начале не хочет разговаривать о сомнениях Эстер в необходимости и правомерности террористических действий, и прерывая разговор, отводит глаза: «Эстер, я боюсь твоих глаз» («Пыль», 6). Но к финалу романа он, предчувствуя прозрение, признается: «…я закрываю глаза, надолго пока не придет нечто и не прикажет: открой. Я знаю, что придется открыть, придется за все ответить, а это „нечто“ я вижу выпукло и отчетливо» («Пыль», 163).

В рассказе «Мендель-Иван» появляется персонаж, который не может «глядеть на свет Божий»: «Гляжу и кровь вижу. Гляжу и могилы вижу… Братец, спаси меня, вырви глаза мои» (103).