Андрей Соболь: творческая биография

Своеобразное прозрение Богодула, когда через собственный горячечный бред ему открывается бред реальности, начинается с потери темно-синих глаз Наташи: «…безумных. То ласкают, то ненавистью горят… Сумасшедшие!..» («Бред», 44), утопившейся в проруби «с синими краями, с такими же синими, как те глаза. С такими же холодными, безжизненными, мертвыми» («Бред», 57). И Георгий Николаевич Позняков начинает свою агитационную деятельность, «в тихий вечер постучавшись наугад в первый попавшийся домик, с первого порога взглянув прямо в незнакомые остолбеневшие глаза своими усталыми, но стойкими глазами, сразу подчинив их себе» («Бред», 62–63).

Ситуации прозрения неизменно сопутствует отчаяние — отчаяние человека, оказавшегося на распутье, осознавшего непрочность, а чаще всего и гибельность прежних основ своего существования, прежней системы ценностей, но еще не обретшего новых. Причем общее для всех героев состояние отчаяния у двух рассмотренных выше типов героев отличается по причинам и основам своим.

Это может быть отчаяние Петьки Королькова, который очнулся от дурного сна своей прошлой жизни, но и в настоящем «света покуда не видать» («Ростом не вышел», I, 246), или отчаяние Менделя, не умеющего «связать два конца своей надвое расколотой жизни», — то отчаяние, которое приходит с пониманием своей неполноценности и обделенности, с осознанием неразвитости или даже отсутствия определенных душевных способностей. Петька Корольков, в свое время обделенный любовью матери, вниманием отца, лишенный нормального детства, оказывается органически неспособным любить и понимать других. А Мендель, вырванный из родной ему среды и оставшийся без ее поддержки, вынужденный выживать во враждебном ему обществе, практически утрачивает способность к проявлению сочувствия и любви, пряча их в самой глубине своей души. Битые жизнью, эти герои усваивают простую истину: «Никого знать не хочу, а не тронь меня — кусаюсь!» («Ростом не вышел», I, 230). Однако выживая физически, они губят свою душу, утрачивают морально-нравственные ценности. Осознание этой духовной гибели и отчаянная попытка избежать ее и становятся обычно кульминацией сюжета, разрешаясь в финальной реплике героя. Пытается вернуться к истокам Мендель: «В общую… О-о-о… В камеру… Такую… где побольше… евреев…» («Мендель-Иван», 119), и требует светлой правды Петька Корольков.

Но это может быть отчаяние Александра, который осознал непримиримое противоречие абстрактного и конкретного, за безликой возможностью еврейского погрома в ответ на убийство губернатора евреем почувствовал боль своего народа и осознал бессмысленность этой жертвы. Или отчаяние героев повести «Люди прохожие», которые, каждый по-своему, прозревают несовместимость любви к человечеству и любви к человеку. Когда два противоположных полюса сознания героя-повествователя — «я никого не люблю» и «быть может, слишком люблю людей» (I, 86) — оказываются двумя сторонами одной медали, а Митя Тихоходов мучительно выбирает единственно правильный путь из двух возможных: «Вот оставил я Зину… жену свою. Говорю: идет строительство новой жизни, и в него ухожу. А неподалеку от меня человек мучается, а я не остался с ним. А, быть может, вся святость в том, чтобы одну душу облегчить, одной помочь, в одной раствориться, а не витать… над людьми, живыми людьми, у которых и желанья живые, и боль живая» (I, 114).

Предельную остроту ситуация прозрения героя обретает в рассказе «Мои сумасшедшие» (1913), который во многом оказался провидческим. Проблематика рассказа раскрывается уже в статусе героя — еврея, агитатора-бундовца, ныне находящегося на излечении в доме для умалишенных. Таким образом сразу можно предположить развитие национальной и революционной темы.