Андрей Соболь: творческая биография

Герой Соболя — в точке экстремума, там, «где делается бытие» (Л. Шестов), дальше — небытие, отсутствие какой-либо траектории и даже вектора движения. И если внешний мир соболевских текстов организован по горизонтали; их пространство — это бескрайние украинские степи («Когда цветет вишня») и русские равнины («Пыль»), а вектор движения в этом пространстве — полотно железной дороги, смыкающееся в точку на горизонте, и знаменитая rue Sante, «куда Париж, как бы в насмешку или в назидание и поучение этим русским пришельцам, на один конец бросил сумасшедший дом, а на другой — …тюрьму» («Салон-вагон», II, 56). То ландшафты внутреннего бытия его героев — впадины, пропасти, бездны. Как Петька Корольков: «Посуди, откудова я вылез? Можно сказать, из ямы…» («Ростом не вышел», I, 246) — человек А. Соболя взывает «de profundis», из бездны, из глубины. Ибо только оттуда возможно восхождение, только так выстраивается вертикаль. От одной точки экстремума до другой, от бездны земли к бездне неба.

Глава II. Творчество Андрея Соболя 1917–1926 годов

2.1. Роман «Бред» (1917–1919 гг.)

Он сводил счеты с русской революцией. Он писал о себе…

В. Катаев. Уже написан Вертер

В 1923 году А. Соболь напишет о писателях своего поколения: «И тут и там писатели рассказывали о том, как они жили, что видели, что перенесли, как швыряла их жизнь русская, как носило их по всем углам (а углов ведь немало!) от Тихого океана до белых медведей Ледовитого… Был очерчен круг огромный, на пять человеческих жизней хватило бы, если взять любую биографию. Европейскому собрату жизнь каждого из нас должна показаться нарочитой выдумкой, хорошо сделанным рассказом из серии „Мир приключений“»¹. Эти же слова можно отнести и к самому Андрею Соболю, а метафору «жизнь-текст» назвать ключевой в творчестве писателя.

Соотнесение жизни и текста, биографии и творчества лейтмотивом проходит через большинство историко-литературных исследований и воспоминаний об Андрее Соболе: «жизнь его была сложным путаным романом»² (М. Осоргин); «Биография А. Соболя напоминает приключенческий роман»³ (В. Костырко); «подлинную, исчерпывающую разгадку трагедии Соболя могут нам дать его произведения»⁴ (Д. Горбов). Возникновение этой взаимосвязи можно было бы списать на прихоть конкретных авторов или особенность читательского восприятия, если бы она не была установлена самим А. Соболем в его предсмертном письме: «Вся моя жизнь — это рассказ о том, как все получилось наоборот. Настоящий рассказ. И я его удачно кончаю»⁵. Последней точкой в этом рассказе стал револьверный выстрел на Тверской у памятника Тимирязеву.

Вторая жена писателя, Беба Марковна, говорила, что «никогда не знала, где у него кончается игра и где начинается действительность»⁶. Возможно, он и сам это не всегда понимал. С одной стороны, скрываясь от властей, он менял фамилии, как театральные маски: «Сегодня я Виноградов, завтра Максимов, а глядишь — все паспорта вышли, и я осетин с пятиэтажным именем и снимаю комнату у околоточного надзирателя…»⁷, и это была мера вынужденная. Но с другой стороны, когда пришло время «распрощаться со всеми паспортами» и избавиться от «чужой личины», он оформил себе документы на имя Андрея Михайловича Соболя, будучи по метрике Израилем Моисеевичем Собелем, а в анкете Общества каторжан и ссыльнопоселенцев назвавшись Юлием Михайловичем^8.