Андрей Соболь: творческая биография

С другой стороны, это юная невинная девушка — Дуня Тихоходова и ее сестра Елена — «монастырская», «тоскующая по какой-то любви несуществующей» («Люди прохожие», I, 97–98). На первый взгляд, образы абсолютно противоположные, однако на поверку оказывается, что судьба у них одна, жизнь приводит их к одному и тому же результату. Сопряжение этих героинь прежде всего маркируется автором в определениях: в «Людях прохожих» Елене дается прозвище «монастырская», а в рассказе «Ростом не вышел» заведение мадам Корольковой располагается на Монастырской улице, и в «Русалочках» публичный дом в народе именуется «скитом»; а затем проявляется на уровне судьбы — Дуню Тихоходову ее любимый заразил сифилисом и исчез, а Елена, так и не дождавшись любви, вышла замуж за нелюбимого и тосковала оттого, что ее никто не любит и «не умоляет придти» («Люди прохожие», I, 118). В послереволюционных произведениях оба эти типа «невинной девушки» и «продажной женщины» сольются воедино в образах Натальи Синявиной, деревенской девочки и бездарной актрисы, играющей в пьесах сомнительного содержания («Бред»); Тони, генерал-губернаторской внучки, ставшей дешевой опереточной актриской («Салон-вагон»); Марины, оперной певицы Зиминского театра в Москве, «голодной государственной пиголицы» («Когда цветет вишня», IV, 97). Однако никакие внешние обстоятельства не меняют в них самого главного — не затрагивают внутренней чистоты и душевной силы героини: «…ты уцелеешь, милая русская женщина. Уцелеешь даже в кабаке под пьяными поцелуями. Когда нужно будет — сотрешь их, и уста станут чисты. Когда нужно будет — кабак отодвинешь и в храм войдешь…» («Салон-вагон», II, 121).

Мужчины в жизни женщины у А. Соболя традиционно играют две роли — это либо «искуситель», либо «спаситель». Герой первый появляется всегда неожиданно и представляет собой фигуру необычную, по крайней мере для этих мест — это либо политический ссыльный в далеком таежном поселении («Тихое течение»), либо возвышенный юноша, рассказывающий о «новом христианстве, преображенном», читающий «брошюрки о христианской этике», Ренана, Платона и Бодлера («Люди прохожие», I, 125), либо это загадочный новый жилец крымского пансиона Пататуева, о котором никто ничего не знает, но «комнату он получает вне очереди, хотя оставлена она для екатеринославского богача, в обед ему первому подносят, цветок для петлицы он срывает на глазах самого Пататуева, о чем никто из старых жильцов и мечтать не смеет» («Обломки», III, 129).

Первоначальное внимание окружающих к этим героям вызвано эффектом новизны, который, однако, быстро проходит, и примелькавшийся человек уже не вызывает былого интереса. Но в данной ситуации кроме того, что наш герой — человек новый, он еще и человек, отличающийся от других, и потому естественно привлекающий тех самых наивных и трепетных девушек, о которых мы говорили выше. И главное преимущество этого героя состоит в том, что есть цель в его жизни, есть огонь в его сердце, есть бешеный блеск в его глазах. «Он знает. Он говорит, что это все, что это святое дело. Это правда. Это правда. Он знает… Он… Он в тюрьме сидел… Он отдаст свою жизнь… Когда он говорит, он берет мое сердце, мою душу», — эти бессвязные фразы бросает влюбленная в «плюгавенького, рыженького» бундовца Менделя Этль. А погруженная в себя и в свои мысли Муся не находит слов и лишь густо подчеркивает в книжке лермонтовские строчки: «А он, мятежный, ищет бури, Как-будто в буре есть покой». Но в данной ситуации есть еще и второе лицо, обязательно присутствующее в каждом произведении.