Андрей Соболь: творческая биография

Однако в тексте романа обнаруживаются тематические парные мотивы, заключающие в себе цепи эквивалентных образов. Мотив обратимости/необратимости бредовых состояний реализуется в эпизодах излечимого временного помешательства Танюши и устойчивого, не подверженного разубеждению бреда Георгия Познякова. Сцена общения Познякова со старцем практически «отзеркаливает» эпизод с исцелением Танюши бабушкой. Старец пытается прибегнуть к тому же средству, что и бабушка Таисия: «Барин! Брось! Другим утишь свои боль. Молитвами умиротворь. Хочешь, адресок тебе дам — далеко, за Чердынью, но благость там и мудрость. Никому не даю, а тебе дам. Своим не давал, а тебе, чужому, в момент. Погибнешь, а там спасешься, переборешься» (65). Но в отличие от Танюши, которая покорно бьет поклоны перед образами до тех пор, пока не засыпает, Позняков отказывается от исцеления: «Не пойду я туда. Не верю я в Бога» (65). В этих зеркальных эпизодах обнаруживает себя цепь эквивалентных мотивов: обратимость/необратимость кризиса по причине наличия/отсутствия веры (Танюша/Позняков) и успешность/неуспешность исцеления (бабушка/старец).

Мысль о революционном преобразовании мира предстает в романе А. Соболя как порождение воспаленного сознания отверженного возлюбленной невротика, и здесь ведущую позицию занимает мотив проекции, о котором мы уже говорили выше, также реализующийся в цепи эквивалентных образов. Свойственная невротической форме бреда проекция внутренних, личностных проблем на внешнюю, объективную реальность в сознании Познякова осуществляется полностью; каждый объект внутреннего мира обретает эквивалент во внешнем: Наташа — Россия, Позняков — несостоявшийся/поверженный царевич, Пассаж — буржуазно-капиталистическое мироустройство, поджог Пассажа — разрушение сложившегося строя. Однако так просто все обстоит лишь в умозрительных построениях героя, вызванных его навязчивой идеей, практическая реализация которой ведет к необратимым последствиям. А реализуется она во внешней реальности полностью и в первой/внутренней стадии почти дословно — Пассаж как образ старой, страшной жизни разгромлен и горит. Но проекция внутреннего во внешнее на этом не завершается, несмотря на гибель Познякова, ее осуществлявшего изначально. Она продолжает разворачиваться, и поэтому совершенно закономерной оказывается картина, увиденная Богодулом в Петербурге, полностью повторяющая картину в Битире: та же «белая площадь», те же «серые ряды солдат», те же «черные пальто, бегущие им навстречу» (77/78). Попытка смещения внутреннего и внешнего пластов порождает последний эквивалентный мотив: навязчивая идея, бред одного человека, ставший реальностью, оборачивается навязанной идеей, бредом самой реальности.

Принцип эквивалентности, определяющий сюжетную структуру романа, проявляется и на уровне словесной оформленности текста, реализуясь в оппозиции «речь повествователя/речь персонажей». Достаточно вспомнить приведенные выше примеры плавного, непрерывного, спокойного потока речи повествователя и монологов Познякова, с отрывистыми фразами, «рваным» синтаксисом и обилием восклицаний и многоточий, или описание облика Пассажа глазами повествователя и Познякова. Мы не будем приводить объемные цитаты, а лишь вычленим основные признаки речи повествователя и героев, реализующие, по мысли автора, особенности их мышления.

Для речи повествователя характерна гармоничная ритмическая организация и формальная упорядоченность, осуществляющаяся за счет паронимических, тематических, синтаксических, лексических и звуковых повторов, соответствующих повторяемости мифического мира; с помощью такого построения текста создается картина мира, в котором «господствует архаический циклично-парадигматический порядок»⁴⁰, характерная для орнаментальной прозы⁴¹, реализующей доминанты мифологического мышления, которое в данном случае персонифицируется в фигуре повествователя. Соответственно, в речи персонажей (особенно Познякова как предельно контрастного образу повествователя) преобладает «рваный» ритм, спонтанное, ассоциативное построение синтагм, нагромождение тавтологических оборотов и лексических рядов, построенных по принципу возрастания экспрессивности, передающие хаотичность, расчлененность и катастрофичность мира. Таким образом, с помощью формальных приемов экспрессионистской поэтики воплощается экзистенциальное мышление, основные категории которого «страх и одиночество, страдание и искупление», ощущение «приближения социального взрыва, богоборчество» ⁴².