Далее в тексте судьба салон-вагона в развороченном войной и революцией мире (описание его перемещений в географическом и историческом пространстве) становится своеобразной рамкой, в которую вписывается история Гилярова и Тони. Причем на протяжении всей повести автор постоянно подчеркивает контраст между хаосом окружающей действительности и покоем и упорядоченностью жизни в салон-вагоне. Пока «плавно покачиваясь, на поворотах вздрагивая, вагон мчался все дальше и дальше
» (II, 59), за его окнами «снова и снова тянулись поля, взрыхленные снарядами, придавленные пушечными колесами, обмытые кровью, человеческой кровью, которую временно лишь смыли дожди, но которая вновь и вновь польется по ухабам, по колеям, по межам и на многие годы напоит землю — землю людскую, землю божию, землю ничью и всех» (II, 75–76). В хаосе внешнего мира, откуда каждый день приходят сообщения «об умолкнувших фабриках, о боевых генералах, уличенных в неверности республиканским идеям, о полках, отказывающихся воевать, о рабочих, прекративших работу на пушечных заводах, о беженцах, умирающих с голоду в богатом краю, о дезертирах, угоняющих паровозы от составов с амуницией, об офицерах, обвиненных в измене социализму, о резолюциях, принятых в окопах, о начальниках милиции, провозглашающих самостоятельные республики, о митингах над брустверами, о городских думах, выносящих свое неодобрение иностранной политике», внутренний мир салон-вагона сохраняет незыблемость порядка, повинуясь которому «на востоке барышня из Клина барабанила на машинке точно так же, как и на западе, и на севере с той же аккуратностью ставила номера исходящих бумаг» (II, 81). Именно этот контраст изначально наталкивает на образ салон-вагона как спасительного ковчега, блуждающего среди вод всемирного потопа в то время, когда строится Вавилонская башня.Сюжет постройки Вавилонской башни появляется уже во второй главе повести в письме «боевого генерала, бывшего ординарца Скобелева
» к Гилярову, приехавшему к нему в полк успокаивать взбунтовавшихся солдат: «Вас примут, вас не прогонят, вас выслушают, вы не золотопогонник и вы как будто свой, но вы тотчас же убедитесь, что нет исхода, и что вы и они — как древние строители Вавилонской башни. Над этой башней работают в Москве и в Киеве, генералы и последние безграмотные пастухи, министры и грошовые репортеры, чудь и мордва, талантливые и бездарные, добрые и злые. Растет башня — и ничего с этим не поделать. Взбунтовалась моя любимая дивизия… — завтра другая, третья, но разве дело в этом, и разве рухнет чудовищная башня, когда дивизия согласится выйти на позицию, когда все дивизии подчинятся? Нет, нет и нет! И если бы сейчас собрать всех генералов, всех купцов и всех ученых, как вот завтра вы соберете всех солдат, и пусть мой любой солдатик пойдет к ним и, как завтра вы, станет объезжать их ряды, — та же башня встанет. Я подъеду — то же самое» (II, 64).