Андрей Соболь: творческая биография

Человек, стремившийся к революции, прошедший ради нее и каторгу, и изгнание, всю свою жизнь положивший к ее ногам и безжалостно ей уничтоженный, соболевский Гиляров стал одним из первых в ряду героев — «мучеников догмата» (Б. Пастернак). Начатый Андреем Соболем разговор о трагедии человека идеи, судьба которого «закатана» революционным колесом, станет одной из центральных тем литературы 1920-х гг. (А. Тарасов-Родионов «Шоколад», 1922; В. Зазубрин «Щепка», 1922–1923; И. Эренбург «Жизнь и гибель Николая Курбова», 1923; Б. Пильняк «Повесть непогашенной луны», 1926 и т. д.).

Революция несла в литературу не только новых героев и новые сюжеты, она требовала нового характера письма. Необходим был новый язык, с помощью которого можно было бы описать быт революционной эпохи, запечатлеть смятение, разброд и неустойчивость бытия первых пореволюционных лет. Надо сказать, что здесь Андрей Соболь двигался в русле общего течения и не отличался изобретением новаторских форм освоения действительности. Стремление во что бы то ни стало писать красиво, зародившееся еще в первые годы творчества писателя и, возможно, обусловленное подсознательным желанием еврейского юноши стать русским писателем, а значит вписаться в общепринятые художественные нормы, заставляло А. Соболя использовать «модные» литературные приемы, что позволяло стать популярным, но мешало вырваться за рамки привычных стандартов.

Создание художественного текста предполагает игру мирами и мерами. В процессе «писания» художник укладывает трехмерное пространство бытия в двухмерное пространство текста, при чтении происходит обратная трансформация, которая осуществляется посредством доступного сознанию читателя аппарата. Двойная трансформация неизбежно чревата искажениями, и потому каждый художник старается найти способ организации текстового пространства, максимально адекватный его восприятию и представлениям о мире. А. Соболь пытался обрести свое слово, двигаясь в общем русле художественных поисков эпохи, основу которых составляло стремление запечатлеть окружающий мир в момент катастрофы, словесно зафиксировать, упорядочить хаос. Несмотря на то, что современники упорно называли Андрея Соболя «типичным импрессионистом»²⁷, нам все же представляется, что наиболее близкой его мироощущению была эстетика экспрессионизма.

Кажущееся противоречие в определениях вполне объяснимо, если принять во внимание не только формальные признаки, но и мировоззренческие основы этих двух направлений. Многие исследователи отмечали, что экспрессионизм не изобретал новых художественных приемов, с успехом пользуясь уже существующими образными средствами²⁸, заимствуя их в том числе и в импрессионистской системе. Таким образом, граница между импрессионизмом и экспрессионизмом очень зыбка, и одним из наиболее адекватных критериев ее определения может служить мировоззренческая установка автора, которой он руководствуется, создавая свой художественный мир. «Разрушение контуров предмета, фиксация с помощью коротких предложений кадров и событий, фрагментарность, разорванность картины мира, ритмизированная проза, синкретизм ощущений — все это создает в импрессионизме впечатление зыбкости, неустойчивости, призрачности бытия, мимолетности и текучести настоящего. В экспрессионизме же — все это направлено на разрушение импрессионистической веры в гармонию человека и мира, на создание атмосферы ужаса, хаоса, бессмысленности происходящего»²⁹.