Андрей Соболь: творческая биография

Все эти упреки А. Соболь в равной мере относит и к себе, давая в финале не просто общий итог своих размышлений, но выводя своеобразную формулу нового искусства: «Наше содержание — в нашем уловлении и восприятии величайшего человеческого пафоса: социальной революции наших дней. Наше содержание — в нашем органическом любопытстве. Нелюбопытный писатель — мертвый писатель. В 1923 году быть любопытным — значит, вплотную придвинуться к жизненной водоверти, а она не терпит равнодушного подхода».

При этом утверждая, что «писатель не может, не имеет права быть аполитичным», Андрей Соболь все же четко разделяет идеологию и искусство: «Но слушать так, как указует направляющий перст, только так слушать, как он считает нужным, только такой, а не иной отзвук рождать, а созвучие, возникающее не по указке, обращать в „co-rew изволите“ — это значит прежде всего считать революцию обыденным делом, художественную литературу — отделением профессионально-подсобного цеха, а художника в лучшем случае профагитатором, в худшем — барабанщиком […] Но музыка революции не только в маршах! Так пусть же указующий перст знает, что симфонии, рапсодии и хотя бы даже траурный реквием (революция знает и траур и этого не скрывает, она не всегда только в победах) не разыгрываются на барабанах». Эти попытки отстоять свободу слова и права писать не по указке в те годы тоже были общим местом. В тон А. Соболю звучит голос Л. Сейфуллиной: «От каждого писателя все, кому не лень, символ веры требуют. Перекрестись „пролетариями всех стран“, а то цензуру натравят… Окриками полицейского или даже милицейского поста подлинно-революционного писателя не воспитать»¹⁶. По свидетельству К. Мочульского, «столь же решительные выпады по адресу марксистской казенщины и ура-революционности встречаются у Пильняка („признаю, что мне судьбы РКП гораздо менее интересны, чем судьбы России“) и у Никитина („Надо уметь выступать политически, но не впутывать политграмоту в искусство“)»¹⁷.

В своей статье А. Соболь по сути признает несостоятельность собственного творчества в первые пореволюционные годы, ибо все недостатки и промахи современной ему литературы — это и его недостатки и промахи. И призывает «творить с той внутренней правдой, обнаженной до конца, как бы та правда не коробила гувернеров, с той неумолимой остротой зрения, слуха, осязания, когда каждое художественное претворение „дела“ в „слово“ само собой уже говорит о служении миру возникающему».

Он мучительно пытается принять решение — обрести твердую почву под ногами и найти свое место в новой литературной ситуации.

После написания «Косноязычного» последует длительный, более года, перерыв в работе, а затем он будет писать по одному-двум произведениям в год — «Человек и его паспорт» (1924), «Мемуары веснущатого человека» (1925), «Рассказ о голубом покое» (1925–1926), «Печальный весельчак» (28 мая 1926).

В небольшой повести «Человек и его паспорт» будут сведены воедино практически все основные мотивы и приемы соболевской поэтики, обретшие при этом удивительную отточенность и лаконичность. Однако от всего блока предшествующих произведений эту повесть будет отличать предельная выстроенность структуры.