Андрей Соболь: творческая биография

Земля под ними уже дрожит, но небо для них всегда «будет такое же, как сейчас: далекое, всегда далекое» («Люди прохожие», I, 87). Им не дано взлететь, как евреям с картин Шагала. Они еще не научились «жить на уровне судьбы, осознание которой требует от человека готовности ко всяческим отказам, главнейший из которых — от „почвы“»¹⁹. Но, чувствуя себя пылью на земле, они уже осознали «основной онтологический закон: „дом бытия“ — в воздухе, или, если вам так больше нравится, корни человека — в небе»²⁰.

Это осознание и есть прозрение, причем в буквальном смысле: «…и глаза на миг сомкнулись: надо припомнить… Надо все припомнить: дальше — Малый Козицкий, комнатушка, кавалерийская шинель… Дальше — саквояж с двойным дном, визы, пограничные посты. Дальше — Марьетты, кабачки, генеральские баки… Дальше… — Вас можно поздравить. Вы молодец. А большевикам-то нос утрем… Дальше… Дальше… О, черт побери, дальше, что дальше?» (IV, 92). А дальше вслед за прозрением, по уже прослеженной нами в первой главе логике, следует действие, жест, возможно, бессмысленный, но необходимый (как покупка гвоздей для сумасшедшего Зелига в «Моих сумасшедших» и протянутая генералу с подножки салон-вагона рука Гилярова): «Руки, ставшие невозмутимо спокойными, вырвали из записной книжки чистый листок… От гулкого короткого удара подскочили на своих подошвах желтые ботинки… И в дыму потонул бумажник. И закрываясь навеки, навсегда, серые глаза уносили с собой память о васильках, о Тверской, о звонком трамвае „А“, — память об одной Москве, об одном небе, об одной России» (IV, 92–93).

Перегруженный деталями, постоянно отсылающими нас к другим произведениям этого автора, текст, с одной стороны, словно распадается на мелкие мозаичные осколки. Но с другой стороны, дробная, ломаная структура текста оказывается логически выверенной и единственно адекватной художественной организацией пространства текста, воплощающего тип сознания и мирощущения, характерного для героев Соболя.