Ангел мой, Вера

— Что понадобится, скажите караульному.

— Раздели, заперли, а теперь — «что понадобится»! Нельзя ли лампу или свечу, по крайней мере? Да еще простыню какую-нибудь. Наверняка у вас здесь клопов полно, а то чего и похуже.

Дежурный офицер смотрел на него бесстрастным взглядом человека, который слышал точно такие просьбы десятки раз.

— Я скажу там.

Артамон хотел спросить, долго ли ему здесь сидеть, но не решился. «Не может быть, чтоб долго… уж больно тут худо! черт его знает какое мрачное место, чистый склеп. Надобно решиться, завтра написать Катишь, чтоб прислала белья в перемену… да книг каких-нибудь, иначе с тоски умом тронуться можно. Воображал себя Волынским? Вот тебе, дураку… попробуй-ка!»

На другой день, вечером (это было девятого января), загремел замок — принесли одежду, затем вновь явился знакомый плац-майор с платком.

— Куда?.. — тревожно спросил Артамон.

Тот сухо отвечал:

— Сядьте спокойно и дайте завязать глаза.

Артамон, которому здешняя таинственность уже стояла поперек горла, поиграл мыслью — упереться, покуда не скажут, по крайней мере, куда его ведут, — но в коридоре, за спиной плац-майора, маячили солдаты. Арестант с горечью догадался, что, буде он вздумает сопротивляться, его, со всем почтением, скрутят и вытащат силой. Он не сомневался, что тюремная любезность имеет свои пределы и что церемониться с ним, при необходимости, не станут. Что-то угадывалось такое в прозрачных глазах дежурных офицеров.

Ему вновь обвязали лицо платком, вывели, посадили в сани. Ехали совсем недолго, и Артамон догадался: везут в комендантский дом. Ступив из саней на крыльцо, он потянулся было снять платок, но плац-майор предупредительно взял его за локоть:

— Не трогайте.

Так, с завязанными глазами, его провели через несколько комнат — ярко освещенных и, как показалось Артамону, полных людьми. Он слышал дыхание, шарканье ног, скрип множества перьев, словно вокруг витали привидения. «Что за глупость эти платки. Как будто расстреливать ведут. Тоже мне, венецианские темницы…» Его окинуло холодом при этой мысли. «А вдруг я отсюда больше не выйду?» Артамону от страха стало душно, точно платком ему стянули горло. Задыхаясь всерьез, он остановился посреди комнаты, так что шедший следом конвойный ненароком толкнул его в спину.

— Позвольте, я сниму платок.

В комнате воцарилась тишина.

Артамона с двух сторон взяли за руки, осторожно, но крепко, прижав локти к бокам. Постояли все вместе, дожидаясь, пока он успокоится… Артамону первому надоело стоять вроде быка на бойне, под взглядами привидений. Он попросил:

— Пустите руки!

Другая комната, третья, четвертая. Вдруг без предупреждения сорвали платок и одновременно подтолкнули в спину — в глаза ударил ослепительный свет, и Артамон неловко затоптался на месте. Он окончательно уверился, что над ним хотят посмеяться, выставив в самом неуклюжем виде. Лишь через минуту разглядел он прямо перед собой длинный стол, уставленный множеством свечей в канделябрах. За ними маячили знакомые и полузнакомые лица. Его высокопревосходительство — военный министр Татищев, Дибич — бывший сослуживец и дальний родственник, Бенкендорф, два генерал-адъютанта — Чернышев и Левашов, точно рифмы в буриме…

Снова возникло это странное ощущение — как, знакомые собрались здесь, чтобы допрашивать и судить его? Отчего-то Артамону казалось, что говорить с ним будут непременно чужие, может быть, нарочно привезенные откуда-то, как возят с места на место палачей. «Откуда же их взять, чужих-то? И свои бывают суровы ничуть не менее… я это хорошо знаю! И все-таки как странно, они — и вдруг судьи. Бенкендорф, служа в Семеновском полку, немало озорничал, Левашов вместе с князем Волконским когда-то дал скандальный серенад императрице Елизавете Алексеевне, о Чернышеве у нас не иначе отзывались, как о фанфароне и крикуне… Хороши судьи!»

Молчание длилось не менее минуты. Первым его нарушил Левашов:

— С какого времени вы состоите членом тайного общества и кто вас принял в их число?

— Ни в каком тайном обществе я не состою. Я уже отвечал в штабе…

Левашов устало перебил:

— Отвечайте только на вопрос, полковник.

— Я могу лишь повторить то, что говорил прежде: о существовании общества я слышал, но никогда в нем не участвовал и никакого действия в его пользу не производил.

— Если вы знали об обществе, значит, были и членом его, — грубо заметил Чернышев.

— Вы, ваше в-во, наверняка знали о масонских ложах, однако же не были масоном, — съязвил Артамон и тут же заметил легкую улыбку на губах Левашова.

Чернышев грохнул кулаком по столу.

— Шутить изволите?! Если знали об обществе, почему не донесли?

— Я и об этом имел честь писать…

— Отвечайте только на вопрос, — опять перебил Левашов. — Вы пишете здесь, что чувствуете обширность своей вины. Какой именно?

— Что должен был о существующем обществе сказать по начальству, однако же не сделал этого.

— Отчего?

— Из родственных чувств, ваше в-во, и в надежде, что известные мне сочлены раскаются и прекратят свою деятельность.

— Из родственных чувств… какая пошлость! — прорычал Чернышев.