Ангел мой, Вера

Может быть, в ней говорила уязвленная гордость матроны, негласно соперничающей с любой женщиной если не в знатности, то в богатстве, в «приличиях» и в количестве детей. Старая «Полторачиха», уступая вологодской губернаторше в знатности и в «приличиях», в богатстве несомненно превосходила, а что касается детей, то отпрысков у нее было двадцать человек…

Я даже разочаровалась немного, когда узнала, что грозная «Полторачиха», таскавшая за волосы не только мужиков, но и родных сыновей и грозившая проклятием робкому мужу, живет в своем имении неподалеку от Торжка, а вовсе не в Петербурге. Бог весть что ожидала я увидеть в доме Олениных — Елизавету Марковну с тяжелой палкой в руках или целую капеллу украинских казаков, — но то, что встретило меня там, превзошло все мои ожидания.

Елизавета Марковна приняла нас лежа на кушетке, в домашнем наряде — в чепчике с оборками и широком кружевном воротнике. Она протянула нам с матушкой обе руки, извинилась за нездоровье, принялась расспрашивать о доме, о семье, о дороге… «Нездоровье», видимо, было серьезнее, чем Оленина пыталась представить: в ее улыбке, кроткой и ласковой, сквозило сдерживаемое телесное страдание. Однако держалась Елизавета Марковна так просто и дружелюбно, что заподозрить ее в неискренности было нельзя. Оказавшись в просторной гостиной Олениных, с маленькими столиками и пушистым цветным ковром, с пестрым попугаем в клетке, я некоторое время сидела молча, в растерянности. Я слышала, что у Олениных бывали самые разные, преинтереснейшие люди — литераторы, путешественники, художники, — и в дороге тщетно пыталась вообразить себе, как должен выглядеть дом человека, удостоившегося от государя прозвища Tausendkunsller, «тысячеискусник». Нечто среднее между античным храмом и салоном мадам де Сталь, о котором я читала, представлялось мне: повсюду картины, старинные доспехи, диковинные вещицы, древние вазы, скульптуры, книги в толстых переплетах…

Однако же дом Олениных был убран ничуть не более пышно, чем другие известные мне дома, притом с отменным вкусом. Только бело-розовая статуя Минервы — богини мудрости — стояла в гостиной, намекая на то, какие диковинки могли еще таиться в хозяйских комнатах и в библиотеке. Все шло без лишней суеты, спокойно и по раз заведенному порядку. Неожидан оказался и вид хозяина дома — маленького, щуплого, носатого, говорившего быстро и как будто захлебываясь, но умно и отнюдь не попусту. Оленин совсем не походил на именитого богача или известного петербургского «льва». Даже матушка, с трудом признающая достоинства столичной жизни, заметила как-то случаем, что принимают в этом петербургском доме так же тепло, как в Ярославле и Вологде. Семейство Олениных оказалось простым и приветливым, нас засыпали мелкими любезностями: Елизавете Марковне хотелось, чтоб все у ней были веселы и довольны.

Из губернаторского дома в Вологде я как будто попала в другой мир… Будь моя воля, я никуда бы не выходила, даже не ездила бы гулять и смотреть Петербург с его чудесами, только сидела бы в своей комнате или в гостиной, занимаясь книгами, альбомами, разговорами. Случайных людей, от скуки разъезжающих с вечера на вечер, у Олениных почти не бывало.

Матушка беспокоилась поначалу, что в гостиной у Елизаветы Марковны может собраться общество, не вполне подходящее для молодой девицы — она слышала, что там бывали и ученики Академии художеств, и актеры, внушавшие ей непреодолимое презрение. Художники еще туда-сюда, но как можно принимать актеров, она решительно не понимала. «Они, конечно, одеты прилично, в обществе себя держать умеют и почтительны, — говорила матушка мне шепотом в первый вечер, разглядывая двух юношей в пестрых фраках, явившихся к хозяину с ролями под мышкой, — да все-таки нам неровня».

Я слушала и не слушала… ровня, неровня — какая была мне разница? От вежливых и равнодушных ровесников я смертельно устала еще в Вологде. Какое счастье было здесь, какой простор, сколько воздуху! А разговоры! Читали стихи и прозу, разыгрывали шарады, ставили сценки, спорили… По вечерам салон Елизаветы Марковны напоминал огромную художественную мастерскую: в одном углу рисовали, в другом устраивались дамы за рукоделием, в третьем репетировали, в четвертом разучивали что-то за роялем, потом менялись местами, рассаживаясь кому где вздумается. Всё делалось со смехом, с шутками и, казалось мне, без задних мыслей, без всякого искательства, просто и ласково.

Так держали себя сами хозяева, задававшие тон своему разномастному, хотя и безусловно изысканному обществу. Сидя в излюбленном углу, подле бело-розовой Минервы и диковинного попугая в клетке, я увидела однажды грузного человека в синем фраке, неуклюжего и как будто слегка заспанного, явившегося под руку с хозяином. Щуплый и живой Оленин так и вился вокруг необычного гостя, отчего они вдвоем смотрелись еще забавнее рядом… «Как будто вожак с медведем», — с улыбкой подумала я. «Медведь» оказался господином Крыловым, автором «Модной лавки», выпустившим в минувшем году сборник басен.