Ангел мой, Вера

— Cousine, государь не карает невинных, — внушительно произнес Канкрин. — Под невинными я разумею вас и ваших детей. Всё возможное будет сделано, только, умоляю, не горячитесь… и не забывайте напоминать государю, что он кроток и милосерден.

Я еще дважды побывала у Трубецкой, но княгиня не могла сообщить мне ничего утешительного. Слухи по городу ходили самые фантастические, их передавали как анекдоты. Болтали, например, что в Петербурге стало опасно показываться по вечерам на улицах, поскольку город наводнен разбойниками, которые явились на выручку сообщникам, заключенным в крепости. Старуха Вяземская, известная причудница, нарочно велела наполнить свою табакерку самым ядреным турецким табаком, чтоб при случае засыпать злодеям глаза, а лакеев вооружила тяжелыми дубовыми тростями. В гостиных этим страхам смеялись, однако словесные баталии порой вспыхивали нешуточные. Кое-кому княгиня Трубецкая даже была вынуждена отказать от дома. «Есть люди, принимать которых попросту неприлично», — по слухам, заметила она, отсылая обратно карточку генерал-адъютанта Чернышева.

Когда я в последний раз вернулась от княгини, меня ожидало письмо из Москвы. Писала некто Александра Ивановна Давыдова. «Мне совестно беспокоить вас, — читала я аккуратные круглые строчки, — но, зная, что мы с вами в одинаково бедственном положении, я не устояла перед желанием написать вам. Может быть, мы принесем друг другу если не помощь, то облегчение. Княгиня Трубецкая говорила, что вы добрая, хорошая, вы не откажете мне в удовольствии получить от вас хоть слово. Мы совсем не знакомы, но, надеюсь, вас это не смутит. Мы будем говорить о наших мужьях, это утешит нас хоть немного в нашем испытании. Если вашего мужа сошлют на поселение, вы ведь поедете с ним, не так ли? Мы поедем все вместе…»

У меня захватило дыхание. Впервые кто-то заговорил со мной о возможной судьбе Артамона… «Его обвиняют в вызове на покушение… он сам признался… Полно, не утешаю ли я себя понапрасну? Будет ли поселение? Может быть, не стоит приучать себя к ложным надеждам? Но Егор Францевич говорит: государь милосерден, ему доставляет удовольствие при случае выказывать кротость нрава. Значит, не все потеряно. Значит, можно надеяться…»

Не помня себя, я принялась писать ответ.

«Мы поедем, непременно поедем, как только участь наших мужей будет известна».

Вечером Катерина Захаровна, явившись к чаю, с удивлением спросила меня:

— Вы, кажется, переписываетесь с этой… как ее… Давыдовой? Однако как вы неосторожны, милая моя.

— Отчего же?

— Вы о ней ничего не знаете.

— Я знаю, что она жена отставного полковника Давыдова и живет в Москве. Чего же более?

— Да ведь она даже не жена Давыдову, а… извините за выражение… сожительница.

— Она носит его фамилию.

— Это все равно, ma chère. Они год как венчаны. У нее шестеро детей, и их всех она прижила вне брака!

— Вот как? Однако же ей не пренебрегает княгиня Трубецкая!

— Княгиня Трубецкая молода и избалованна, — заметила Катишь. — Она может общаться с кем угодно. А я не потерплю в своем доме записок от падшей женщины. У меня дети, ma chère, и я забочусь об их нравственности.

— Поверьте, cousine, меньше всего я намерена ставить вас в двусмысленное положение, — ответила я.

И вдруг вспомнила: я не рассказывала Катишь о письме Давыдовой.

— Вам докладывают, от кого я получаю письма? — тихо спросила я.

Катишь смутилась…

— Pardon… письмо лежало на полу. Должно быть, горничная зацепила рукавом, когда прибиралась. Но… vouz comprenez⁵²… при том положении, которое занимает Егор Францевич, я не могу позволить никакой неосторожности, никаких подозрений… тем более в такое время.

На следующий день я перебралась к Исленьевым.

Глава 7. СМЕРТЬ ОТЦА. ЗАХАР МАТВЕЕВИЧ. ПРИГОВОР

В мае сестра Софья получила письмо из Москвы. Просидев два часа в спальне, она наконец вышла ко мне, в слезах, с развернутым листом в руках. Прежде чем я успела спросить, в чем дело, сестра дрожащим голосом сказала:

— Вера, папенька умер.

«15 маия сего года отец ваш, Алексей Алексеевич, скоропостижно скончался, — писала Матрена Ивановна. — В январе разбил его паралик, и с тех пор он, несчастной, уж не вставал, хоть доктор и обнадеживал. Недуг его, надо полагать, вызвали известные вам печальные события, а кончину приблизило произошедшее от того беспокойство, которое свело обожаемого отца и мужа в могилу. Увы! некоторые люди не предвидят последствий своих поступков! 12 маия, на девять мучеников, почувствовал он сугубое недомогание, а чрез три дни уж лежал на столе…»

— Боже мой, Боже мой, — повторяла сестра, дрожа и кутаясь в шаль. — Бедная маменька, каково ей там одной!