Ангел мой, Вера

Сашеньке казалось, что он легко пережил смерть Левушки. Левушка был маленький и славный, с ним весело было возиться, но никаких серьезных чувств Сашенька к нему не испытывал, кроме разве умиленной жалости, что братец такой болезненный и слабый. Он подумал вдруг: может быть, эта жалость и была братской любовью… Саша готов был его защищать, даже жертвуя собой; однажды, гостя у тетки, он чуть не подрался с Валеринькой Канкриным, когда тот начал дразнить Левушку. У Канкриных было людно и весело, хотя tante слишком часто — при каждой встрече — говорила, как он, Сашенька, похож на отца, а Валеринька, на правах «большого», чересчур командовал в детской. Но Сашенька с Никошей обычно с успехом ему противостояли. Что же будет теперь, когда ему придется в одиночку держаться против Канкриных? Сашенька вдруг испугался… действительно, ведь теперь он и будет старшим! Старшим… и одним.

Никоша, очевидно, знал, что умрет — в прошлом году, когда ему стало хуже, он так и сказал Саше: «Когда я умру». Но летом Никоше полегчало, он даже начал вставать и выходить в сад. Правда, в шумных играх он по-прежнему не принимал участия и почти все время проводил, сидя в кресле с книжкой. От непрерывного питья лекарств — а еще, как уверяла m-lle Софи, от припарок, которые ему делали по совету какого-то известного врача, — у Никоши ослабли уши, и он сердился, когда недослышал. За время болезни он вытянулся, побледнел и похудел. Сашенька иногда с особой осторожностью, словно боясь поломать, брал его за руку, лежавшую на подлокотнике кресла, и рассматривал голубенькие жилки.

— Ну что ты меня щупаешь? — морщась, спрашивал Никоша. — Иди бегай.

Сашеньке иногда казалось, что тот нарочно его гонит, что ему, слабому, неприятно смотреть на здорового, румяного братца. Но почти всегда Никоша тут же подзывал его обратно, усаживал, принимался что-нибудь рассказывать или просил почитать вслух. Однажды, увидев, что Сашенька задумался, забыв про лежавшую на коленях книжку, он каким-то непривычным взрослым жестом погладил брата по голове и сказал:

— Ничего не бойся.

— Да, а если ты вдруг опять умирать надумаешь? — сказал Саша.

Никоша улыбнулся:

— Ты глупости говоришь. Видишь, мне уже лучше, я выздоравливаю.

— Ты очень смелый, — со вздохом сказал Саша. — Я помню, я один раз видел тебя, когда ты сильно болел — ты был совсем-совсем белый и бредил. А тебе страшно было, когда ты умирал?

Никоша задумался.

— Да, — наконец сказал он. — Но теперь я уже знаю…

Саша шепотом спросил:

— А… ты ее видел? Ну, как в книжках пишут — «смерть стояла у его изголовья». И рисуют скелет с косой…

Старший брат нахмурился:

— А про меня так говорили, да? Про смерть у изголовья?

Сашенька, словно его поймали на чем-то недозволенном, смущенно пожал плечами.

— Нет, никакого скелета я не видел, — твердо сказал Никоша. — Знаешь что, хватит про это. Расскажи мне лучше что-нибудь смешное.

Сашу пугала горбатая пожилая дама, которая иногда появлялась в доме и сразу проходила в маменькину комнату, а оттуда в спальню, где лежал Никоша. Когда Сашеньку представили этой даме, он, как его учили, поклонился и шаркнул ногой, а потом поскорее спрятался, прежде чем на него успели обратить особое внимание. Лицо у горбатой гостьи было доброе и жалостливое, но Саша опасливо думал, забравшись в свой шалаш: «Это она и есть, смерть… к Никоше приходит, с собой забрать хочет».

Потом ему сделалось интересно, как это — жить с горбом на спине, и целый час он ходил, прижимая подбородок к груди и стараясь не попадаться на глаза m-lle Софи, которая непременно велела бы ему не сутулиться. Саше стало жалко горбатую даму, как и слабого Левушку. И почему Бог сделал так, чтобы ей было неловко и трудно жить? Но все-таки Саша побаивался ее и всякий раз, когда слышал голос гостьи, невольно думал: «Вот она… за Никошей пришла».

Вскоре Никоше опять стало хуже. Он перестал вставать, и по комнатам его носили на руках, как маленького, а потом он и вовсе только лежал. Даже сидеть, опираясь на подушки, ему было трудно. Никоша жаловался, что у него голова кружится и ноги совсем не слушаются. Не слушались его и руки — Саша видел, как Никошу кормили с ложечки. Ему стало страшно: как же так? Ведь чудо почти произошло, Никоша должен был поправиться! Все об этом говорили, и два доктора, один с седыми усами, другой с черными, и маменька, и tante, и m-lle Софи… Теперь говорили, что Никоша уже никого не узнает и надежды нет. И это тоже было непонятно и жутко: как можно никого не узнавать, даже маменьку.

Однажды m-lle Софи, вся в слезах, пришла в детскую и сказала Сашеньке:

— Попрощаться нужно…

И Сашенька вдруг сразу понял всё, и его точно обдало холодом.

— Маменька! — крикнул он в ужасе.