Ангел мой, Вера

Иной раз даже короткий зимний день тянется бесконечно, а сегодня, казалось, едва наступил полдень — и вот уже обед, а на закате мне будет пора ехать. За обедом сестра смотрела на меня удивленно и наконец решилась спросить:

— Я что-то не понимаю, Вера. Кологривова нарочно приехала, чтобы пригласить тебя на вечер? Должно быть, будет какой-нибудь особый гость? Кто-то, кто вхож к… Бенкендорфу?

Я покачала головой, не в силах спорить. Я знала, о чем думала сестра, и не имела понятия, как объяснить, что дело не в этом — даже намеков таких от Кологривовой не было. Но и видеть удовольствие Софьи мне тоже не хотелось — не хотелось в очередной раз вспоминать, что и она была против моего отъезда, что и она оказалась права. Я боялась представить, что было бы, если… и что стало бы с Артамоном, если бы я покинула детей и была с ним.

Как всегда в последние годы, я мысленно отметила: надо написать ему об этом. Артамон постоянно просил известий о моей нынешней жизни. Может быть, хотя бы это его утешит ненадолго.

Глава 13. ОТКРОВЕНИЕ. «ПОБЕДНАЯ ПОВЕСТЬ»

Входя в дом Кологривовой, я чувствовала себя безнадежной провинциалкой. Я никогда не любила пустых светских разговоров («супруга князя N. скончалась родами, князь обручился вторично, но его fiancée⁵⁶ ему изменила», «я честно служил государю моему, а меня обошли чином»), но сейчас от души хотела бы оказаться именно в таком салоне, привычно улыбаться и ждать минуты, когда можно будет сбросить с себя светскую фальшь.

В этот вечер, если верить тому, что обиняками говорила Елизавета Михайловна о своих друзьях, моей гордыне предстояло значительное испытание.

Оказалось, что я пришла позже других. Нарочно ли Кологривова мне так назначила, или здесь было принято без опозданий являться к определенному часу? Когда я вошла в гостиную, хозяйка устремилась ко мне навстречу, схватила меня за руки и громким шепотом сказала:

— Дорогая моя, вы пришли, как я рада! Прошу вас, без церемоний, мы только начинаем читать…

Мне это показалось странно — сидеть среди многих людей, с которыми мы даже не были друг другу представлены.

Я невольно вспомнила тот вечер в Киеве, когда господин Грибоедов читал свою сатиру, а мой муж хотя уже и сговаривался с теми, за кого я не могла пока молиться, но был еще рядом со мной. Уже тогда нельзя было ничего поделать, а я еще надеялась на счастье!

Слезы подступили к моим глазам, и я постаралась сосредоточиться на том, что слышала.

«Ты много переносил и сохраняешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал. Но имею нечто против тебя, потому что ты оставил первую любовь твою. Вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе, и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься».

«Господи, что это чудесное?» — чуть не вскрикнула я вслух. Елизавета Михайловна, посадившая меня рядом с собой, ласково улыбнулась при виде моего нетерпения и кивнула. На следующих словах я смутилась было — кто такие николаиты, не сатира ли и это тоже? Но дальнейшее потрясло меня. «Имеющий духа да слышит, что Дух говорит Церквам…» Казалось, я уже не слышала читающего, а святые слова словно сами входили мне в сердце.

Вдруг чтение прервалось, и заговорил старичок, сидящий в самом удобном кресле — должно быть, почетный гость.

— Нет, нет, нет, так нельзя. Прошу вас, не бросайте послания Господа нашего Церквям на середине. Следует дочитать до конца. Позвольте, я продолжу… о, благодарю, книга не нужна.

Он чуть прикрыл глаза, вздохнул и заговорил так, словно, как и я, читал в собственном сердце:

— «И ангелу Сардийской церкви напиши…»

Его голос стал неожиданно звонким, и читал он отчетливее тех, кто говорил раньше; признаюсь, я немного огорчилась, услышав: «имеющий ухо» вместо «духа». Но больше всего мне хотелось, чтобы эти фразы звучали снова и снова, пока я их не затвержу наизусть.

Однако, напротив, вскоре чтение закончилось.

— Священные слова! — вздохнула дама, сидящая по другую руку Кологривовой.

Следом заговорил другой гость, примерно моих лет, похожий на священника.

— Но как мы можем разуметь, что читаем, если кто не наставит нас?

Он посмотрел на старичка, читавшего по памяти. Старичок улыбнулся.

— И верно, Юрий Никитич, надобно истолковать. Откровение Иоанново не простым языком писано. Но я вижу, среди нас есть гостья, которая не слышала прежде наших чтений.

Он посмотрел на меня, и у меня закружилась голова — не от страха или смущения, а от странного чувства, ранее неведомого. Словно мы все оказались в некоей книге. Старичок между тем продолжил, и в его голосе зазвучало капризное нетерпение:

— Я следил за вами, когда не читал сам, и видел ваши глаза. Желал бы, чтобы мы всегда так живо слушали Писание. Итак — что мне растолковать? Имена Церквей, может быть? — уточнил он, видя мое замешательство.

Никогда прежде со мной не случалось ничего подобного. Я вспомнила, как Артамон рассказывал о своих друзьях, а я, что уж теперь говорить, завидовала ему.